краски ей приходилось, потому что у нее было всего три доски. Оно и к лучшему, страшно подумать, во что превратилась бы комната, если бы Джейни их сохраняла, ведь она рисовала в день по четыре-пять штук. Дин с негритятами замаялись, добывая для нее скипидар. Краски-то она возвращала с картинок обратно в горшочки, но скипидарить каждый раз приходилось заново. Она говорила, что Малыш помнит все картинки до единой, потому-то ей и не нужно хранить их. Она рисовала какие-то машины, шестеренчатые коробки, механические узлы и что-то вроде электрических схем.

Однажды мы с Дином отправились за скипидаром и ветчиной; лесом спустились к железной дороге, потом по путям прошли пару миль до места, откуда были видны городские огни. Потом снова лесом по просекам, на дальнюю улицу.

Дин всегда был один и тот же – шагал впереди и думал, думал.

Мы пришли к скобяному ларьку. Посмотрев на висячий замок, он покачал головой и вернулся ко мне. Потом мы нашли лавчонку, где торговали всякими мелочами. Дин забормотал, и мы остановились у двери. Я заглянул внутрь.

Вдруг там оказалась Бини – голышом, она всегда путешествовала подобным образом. И принялась отпирать дверь изнутри. Мы вошли, и Дин запер за собой замок.

– Отправляйся домой, Бини, – проговорил он, – пока не промерзла.

Та ухмыльнулась мне, проговорила свое «хо-хо» и исчезла.

Мы взяли пару отличных окороков и двухгалонную бутыль скипидара. Я прихватил было ярко-желтую шариковую ручку, но Дин отвесил мне подзатыльник и заставил положить ее на место.

– Бери лишь то, что нужно, – пояснил он. Мы ушли, тогда Бини вновь вернулась туда, заперла дверь изнутри и отправилась восвояси. Дин брал меня с собой, когда ноша бывала ему не под силу.

Так я прожил около трех лет. Это все, что я помню об этом времени. Присутствия Дина в доме не ощущалось вне зависимости от того, находился он в доме или нет, близнецы все время были заняты друг другом. Джейни мне нравилась, но мы с ней редко говорили. Вот Малыш не умолкал – хотя я не знаю, о чем он трещал.

И все мы были заняты делом и слидинялись.

Я резко сел на кушетке.

– Что случилось? – спросил Стерн.

– Мы топчемся на одном месте.

– Ты сказал это, едва мы успели начать. Но все-таки есть разница между этим сеансом и предыдущим?

– О да, но…

– Тогда откуда ты можешь быть уверен в том, что прав на этот раз? – Я ничего не ответил, и он спросил: – Разве последний отрезок тебе не понравился?

Я сердито ответил:

– Не могу сказать, что мне что-то нравилось здесь, или не нравилось. Просто это какая-то бессмыслица… пустые разговоры.

– Так есть какая-то разница между тем, что случилось сейчас и было раньше?

– Чтоб мне лопнуть! Во время первого сеанса я все события ощущал, словно заново их пережил. На этот раз – ничего подобного.

– Ну и почему так произошло?

– Не знаю. Объясните.

– Предположим, – задумчиво проговорил он, – с тобой в прошлом случилось нечто настолько неприятное, что ты боишься даже подобраться к этому эпизоду.

– Неприятное? А замерзать в канаве – это приятно?

– Ну неприятности бывают разные: случается, что штука, которую ты пытаешься вспомнить – ну, которая повинна в твоих бедах, – настолько отвратительна, что сознание не смеет даже приближаться к ней. Наоборот – стремится спрятать ее поглубже. Впрочем, постой, – внезапно проговорил он. – Возможно, слова «отвратительное» и «неприятное» не точны. Бывает и обратное. Причина твоих несчастий может оказаться настолько желанной, что ты и менять ничего не хочешь.

– Я как раз хочу найти ее.

Стерн ждал, словно ему сначала нужно было что-то выяснить самому, а потом спросил:

– В этих двух словах «Малышу три» – есть нечто отталкивающее тебя? Почему?

Я молчал. Он подошел к столу.

– Если бы я это знал.

– Кто это сказал?

– Не знаю… э…

Он ухмыльнулся.

– Опять «э»?

Я ухмыльнулся в ответ.

– Ну я сказал.

– Хорошо. Когда?

Улыбка сбежала с моего лица. Он наклонился вперед и встал.

– В чем дело? – спросил я.

Он ответил:

– Вот уж не думал, что можно настолько свихнуться.

Я промолчал, и он направился к собственному столу.

– Сдается мне, ты уже не хочешь продолжать, так я понимаю?

– Не хочу.

– А если я, предположим, скажу тебе, что ты хочешь прекратить наш разговор именно потому, что вот-вот обнаружишь искомое?

– Тогда почему вы не скажете это напрямую, а потом увидите, как я буду реагировать?

Он покачал головой.

– Ничего не могу тебе сказать. Уходи, если хочешь. Я дам сдачу с твоей тысячи.

– А часто ли люди отказываются идти дальше, когда оказываются на пороге ответа?

– Не так чтобы очень.

– Ну и я не собираюсь отказываться. – С этими словами я лег на кушетку.

Он не рассмеялся, не сказал «хорошо», никак не выразил своего одобрения, просто поднял телефонную трубку и дал указания:

– На сегодня прием окончен. – Потом он направился к своему креслу – туда, откуда мне его не было видно.

И опять тишина. Полная. Комната явно была звукоизолирована.

– Как вы считаете, почему Дин взял меня к себе в дом, хотя я не мог делать ничего из того, что умели другие дети?

– Возможно, ты ошибаешься в этом.

– Ну нет, – проговорил я с полной уверенностью. – Я пытался. Для своего возраста я был сильным ребенком, а кроме того, умел держать рот на замке, но во всем остальном ничем не отличался от обыкновенных детей. И не думаю, что отличаюсь теперь, если не считать тех отличий, которыми меня наградило проживание с Дином и его ребятишками.

– Имеет ли это какое-то отношение к словам: «Малышу – три»?

Я посмотрел на серый потолок.

– Малышу три. Малышу три. Я пришел к большому дому по извилистой дорожке, проходящей под чем-то вроде театрального занавеса. Малышу три. Малышу…

– Сколько тебе лет?

– Тридцать три, – сорвалось с моих губ, и я тут же как ошпаренный вскочил с кушетки и бросился к двери.

Стерн рукой остановил меня.

– Не дури, или ты хочешь, чтобы я потратил впустую полдня?

– Что мне с того? Я плачу за это.

– Хорошо, как знаешь.

– Сколько тебе лет?

Я вернулся и сказал:

– Все это мне совершенно не нравится.

– Хорошо. Уже теплее.

– Но почему я сказал «тридцать три»? Мне же не тридцать три, мне пятнадцать. И еще кое-что…

– Да?

– Это о том, что Малышу три. Это я сказал, правильно. Но если подумать – голос не мой.

– Как и тридцать три не твой возраст?

– Да, – прошептал я.

– Джерри, – дружелюбно проговорил он, – бояться тут нечего.

Я понял, что задыхаюсь. Постарался успокоиться и