* * *

На отпевании дверь в церковь закрыли неплотно, и очень скоро стало холодно. Все съежились и из общей кучи вдруг превратились в сообщество отдельных единиц. И мысль о том, что каждый рано или позно окажется на месте Зины, наполнила сердца тоскою. Брат, не вставая, медленно заправил себя в пиджак – сначала правую руку, а потом левую. Приподняв плечи, подкинул его повыше, дернул за полы вперед и будто усадил на себе. Оделась и Антонина, долго тянула по спине куртку. Потом чуть привстала и, покачиваясь, поправила ее под собой. На ней были легкие босоножки, совсем не по погоде. Но сапоги в райцентре, сданы на ремонт, и нет никакой оказии получить их назад. Ее бледные ноги заставляли всех мерзнуть еще сильнее. Она крепче скрестила их и поджала под скамейку. Пригладила ладонью плоскую челку.

В это время хилый Колька вышел из туалета и, держась за карманы длинного пиджака, неуверенно подошел к ней.

– Тонь... А Тонь...

– Че те?

– Я тут вот чего подумал, Тонь...

– И чего ты, Коль, подумал?

– Ну, что жизнь, Тонь, так быстро проходит... Вон и Зина ушла...

– Ты че, Коль, пьяный, что ли?

– Я это, Тонь... Я сказать хочу... Ты выходи за меня, чего тут...

– Коль, ты чего удумал-то, и главное – где?!

– А что... Я наоборот! Семья вся в сборе...

– Коль, че ты мелешь-то? – Антонина перешла на шепот. – Ты еще скажи, что Зина тебя слышит...

– И Зинаида Павловна... И все...

– Коль, ты совсем у нас... Некрещеный, что ли?

– Да крещеный я... И не пью совсем...

– Коль, иди от греха! Иди, тебе говорю. Иди! – Последнее слово получилось особенно громко. – Гневно повернулся брат и, сверкая взором, приказал Кольке убраться вон.

Мужичонка согласно закивал и, придерживая карманы руками, отошел.

* * *

На следующий день в район неожиданно привезли черешню. Привезли поздно – к самому закрытию магазина. До завтра она не долежит, и так уж сильно побили по дороге.

Антонина вынесла на улицу несколько пустых ящиков – соорудила подобие прилавка. Поставила весы и крупно вывела цифру за килограмм на куске упаковочной бумаги. В сумерках быстро вытянулась очередь из баб... Через час ягода почти закончилась, и Тоня объявила, что сейчас будет давать только по полкило в руки.

Откуда-то справа из-за некрашенного забора показалась шаткая, пьяная фигура. Неизвестный шел, опустив голову, медленно выставлял вперед себя ноги, неопределенно поводя вокруг руками, – будто проверял местность на мины. Дойдя до очереди, что перегораживала его маршрут, он наткнулся на унылую женщину в сером потертом пальто. Затоптался, долго всматривался в ее лицо, потом вдруг повелительно рявкнул:

– Па-а-адем до-о-омой!

Женщина вздрогнула и покраснела.

– Вы это кому?

– Те-е-ебе! Па-а-адем домой, го-во-о-орю!

Женщина сделала шаг назад, но из очереди не вышла. Пьяного, как магнитом, качнуло в ее сторону.

– Па-а-адем, го-во-рю! Слы-шшшь!

Женщина отвернулась от него, прижавшись к лицом к затылку впереди стоящей. Мужчина удивился.

– До-мой – го-ворю! Ты че?!

– Вы меня с кем-то путаете! – Женщина дернула плечом, но с места не сдвинулась.

Антонина высунулась из-за прилавка в сторону, посмотрела на алкаша и погрозила ему тугим красным кулаком. Бабы зашептались. Мужик опять сделал шаг к женщине, закачался и схватился за нее, пытаясь не упасть, на что женщина ойкнула и стряхнула с себя его руку:

– Что вы это себе позволяете?

Старуха, стоящая за женщиной в сером пальто, дернула мужика за хлястик – тот вывернулся, широко отмахнулся от старухи и опять уперся в серую спину.

– Па-ай-дем! Ты че-го! Хри-и-истом Бо-о-огом прошу!

– Че прицепились, мужчина! – взмолилась женщина, взглядом обводя очередь – искала поддержку. – Я вас знать не знаю! Напились, ведите себя прилично!

Мужчина упрямо, как бык, закачал низко опущенной головою.

– Па-а-айдем до-о-омой! Че, как чу-жа-а-ая!

– Так я тебе и есть чужая! – Она замахнулась на него сумкой.

– Па-а-айдем, па-а-айдем... – все тише ныл мужик, потом бессильно махнул рукой, развернулся и пошел прочь от очереди, назад вдоль неровного забора. Очередь затихла и смотрела ему вслед.

Даже Антонина застыла с миской в одной руке и замусоленной гирей в другой.

Пьяный совсем сгорбился, его то и дело прижимало к забору. Тощая задница болталась в широких штанах. Он двигался медленно, шевелил пальцами, потертые локти то и дело взлетали, как тощие крылья. А когда очередь дошла уже до унылой женщины в сером пальто, она вдруг развернулась и, будто совсем забыв про ягоду, вышла из очереди и пошла за ним, старательно обходя лужи.

Глядя в спины пьяного и женщины, которая шла медленно, не догоняя его, но и не отставая, Антонина вдруг как опомнилась, – бросила миску, гирю, сложила рупором грязные руки и закричала:

– Жен-щи-на! Где ва-ша жен-ская гор-дость!

* * *

Вечером того же дня она переоделась, намыла литровую банку черешни и пошла к Кольке – проведать, как он, странный человек, поживает.

Дом на набережной Стинхоуверсдик одной своей стороной выходил на канал, другой – на рынок. Там сильно пахло йодом и рыбьим жиром. В дни каникул и отпусков здесь всегда шумели туристы. Толкались среди каменных рядов с колоннадой, но ничего не брали. Просто глазели на всякую живность, разложенную на толченом льду. С девяти утра по каналу начинали шнырять прогулочные катера с громкоголосыми гидами, а по брусчатым улицам выезжали запряженные в экипажи лошади и возили желающих по средневековому центру. Дни затишья бывали здесь поздней осенью – и еще ранней мокрой весной.

Дом был старый, но крепкий и как-то весь на виду. И только одно очень небольшое окно из кухни выходило в тихий соседский садик – клочок зеленой травы с неряшливо подстриженными деревцами вдоль высокого каменного забора. Именно около этого окна стояла женщина с усталым лицом и нарезала твердый сыр цвета слоновой кости. Глаза у нее были редкого цвета – зеленого, чуть в желтизну. Она тяжело наваливалась на нож, пока он не касался доски, потом аккуратно откладывала в сторону тонкую пластину сыра и останавливалась передохнуть, глядя в это окно. Вернее, в ту его небольшую полоску, что не закрывала кружевная занавеска, которую ее мать купила в Брюсселе лет пятьдесят назад, в лавке «Dentelles» в галерее «De la Reine».

В окно видно было немного. Там топтались по траве мужские ботинки. Кожаные недешевые ботинки. Было слышно, что льется вода и капли оставляют на коже темный след. Лив вздохнула. Как можно поливать газон в ботинках? С ума сойти. Все-таки мужики созданы либо совсем из другого материала, либо для чего-то совсем другого – какой-то странной, ей вовсе непонятной миссии. Мужа у нее не было, но она достаточно наслушалась от собственных сестер всяких историй, и очевидно было одно: жить с существом такого рода ей – невозможно. Ну невозможно, и все! Конечно, у нее случались ухажеры, когда она была помоложе и поглупее, и даже один совсем было у нее поселился, но скоро себя выдал, и после этого провести ее стало сложно. Он бросил в стиральную машину свои носки вместе с наволочками и потом долго не мог понять, что же так ее возмутило... А, например, соседка по дому миссис Мемлинг вечно ищет пару к носкам своего волосатого мужа, так как он никогда не складывает их один в другой! Нет, они явно засланы сюда – нарушать порядок и вносить в жизнь суету, грязь и вонь! Вот как можно было додуматься выйти поливать газон в кожаных, еще не старых ботинках? Они тут же намокнут, а если потом их и высушить, то кожа все равно навсегда останется тусклой и ломкой! Лив еще раз вздохнула, отодвинула в сторону чайник на маленьких бронзовых ножках и снова налегла на нож.