Могу я предложить Вам один логический эксперимент? Предположим, в Палестине в I в. н. э. работал бы такой «Комитет по введению в заблуждение позднейших историков», члены которого сговорились бы оставить потомкам не соответствующую действительности картину тогдашних событий. Так вот, даже самый влиятельный комитет не смог бы распространить свое влияние настолько, чтобы у него получилось охватить все источники и исказить их. Неужели и вправду он мог бы уговорить самых разных писателей (или их переписчиков), чтобы они включили в свои труды сведения о Пилате, – сведения, которые мы теперь читаем у Филона Иосифа Флавия, Тацита и Евангелистов? Неужели и вправду кто-то ездил по Палестине и зарывал в случайных местах медные монеты Пилата? Неужели нарочно заказали надпись, согласно которой Пилат посвятил своему императору храм «Тибериейон» – и которая дошла до потомков, сохранившись неприметной ступенькой в театре в Кесарии? Немыслимо!

Случайность находок и источники, в которых говорится о Пилате, не оставляют сомнений: Пилат жил на самом деле. То, что говорится о нем в Евангелиях, не противоречит остальным источникам, но и не выводится из них. Евангелия, рассказывая о Пилате, безусловно, опираются на «историческую основу». Такое же точно доказательство можно было бы привести и в отношении Ирода Антипы. Ведь и в этом случае мы в состоянии проверить высказывания раннехристианских авторов, сопоставив их с другими источниками за пределами Нового Завета. Так почему же нельзя, проведя аналогию, сделать следующий вывод: содержащиеся в Евангелиях сведения об Иисусе тоже имеют под собой историческую основу? Что еще не означает их тождественности исторической истине. Вы видите, я настроен не так скептически, как Вы. Именно поэтому мне не хотелось бы лишить себя Вашего критического суждения.

Итак, до следующего раза.

С наилучшими пожеланиями,

искренне Ваш,

Герд Тайсен

Наконец-то я снова был дома, в Сепфорисе. Моя семья знала о моем заключении, и все были счастливы снова меня увидеть. Я не сказал им, какая цена заплачена за мое освобождение. Разумная осторожность и стыд заставили меня держать рот на замке. Как бы я хотел, чтобы все это оказалось ошибкой, дурным сном, который человек, проснувшись, забывает. Но это был не сон. И не ошибка. Это было по-настоящему.

С Варухом мы договорились, что он войдет в наше дело. Он был умен, умел писать и считать. А главное, у ессеев он научился работе со складами товаров. Он оказался хорошим управляющим.

Но мне не терпелось поскорее перейти к главному – к сбору сведений об Иисусе. Прежде всего следовало побывать в его родном городе. Там должны были остаться его родственники или хотя бы те, кто лично был знаком с ним. Мы и без того часто покупали в Назарете оливки. В Сепфорисе мы выжимали из этих оливок масло и потом с большой выгодой продавали его евреям, жившим в сирийских городах. Они весьма охотно покупали масло, сделанное в Галилее, потому что оно считалось чистым, не оскверненным руками язычников. И вот за это «чистое» масло они платили нам намного больше, чем готовы были платить за него нашим языческим конкурентам.[98]Нам это было выгодно. Наша торговля процветала.

Вместе с Тимоном и Малхом мы отправились в Назарет. Обычно мы покупали свои оливки в одном из самых зажиточных хозяйств. Но на этот раз мне было важно свести знакомство с простыми людьми. Это оказалось совсем не трудно. Один крестьянин по имени Фоломей тут же согласился продать мне урожай. Он жил со своей женой Сусанной в маленьком неказистом домишке. Им обоим было около пятидесяти и жили они одни. Может быть, у них не было детей? Или дети уже выросли? Мы долго торговались о цене. Я не старался слишком сбить ее, ведь мне хотелось, чтобы Фоломей остался доволен, и я смог как можно больше узнать от него. Ударив по рукам, мы принялись болтать о разных вещах. Сидя перед домом в компании его жены, мы говорили о погоде, урожае, торговле, а Тимон и Малх тем временем грузили на ослов купленные оливки.

Фоломей и Сусанна не выглядели счастливыми. Они жаловались:

– Теперь нам все приходится делать самим!

Я вопросительно взглянул на обоих. Фоломей объяснил:

– У нас было трое крепких сыновей. А теперь их больше нет с нами.

– Какой ужас – их нет в живых?

– Нет, все живы. Но они бежали отсюда. Просто взяли, да и ушли, бросив нас одних.

– Вы поссорились?

– Ничего подобного. Мы отлично ладили. Но в наше время столько людей бросает свои дома!

– Только не нужно говорить, что молодые сами в этом виноваты, – вмешалась Сусанна, – Первый, кто исчез из деревни, был наш сосед Элеазар. Ушел в один прекрасный день, и все. Вместе с женой и детьми.

– А почему люди исчезают? Что вынуждает их?

– Элеазар был бедным крестьянином, кормившимся со своей земли и еле сводившим концы с концами. Некоторое время назад несколько лет подряд были неурожайными. Чтобы не умереть с голоду, Элеазару пришлось пустить на еду посевное зерно. А зерна везде было мало, купить новое оказалось слишком дорого. Те, у кого был запас, заработали хорошие деньги, но самым бедным теперь стало еще хуже, чем раньше. Элеазар влез в долги. Отдавать было не из чего. И что ему оставалось делать? Продать детей на невольничий рынок в Тир, как делали другие? Никогда! Продать себя вместе с семьей какому-нибудь богатому человеку, чтобы через семь лет он отпустил их?[99]Ждать, пока заимодавцы потащат его к судье, а тот посадит его в тюрьму за долги? Чтобы потом смотреть, как жена превратится в нищенку? Элеазар был мужественным человеком. Он защитил себя от грозившей нищеты. Вместе со всей своей семьей он ушел в горы.

Я знал, что это означает: там же в свое время нашел прибежище Варавва, после того как ушел от Банна. Элеазар примкнул к зелотам. Всякий в Галилее понимал, о чем идет речь. И я сказал:

– Как хорошо, что Элеазар исчез вместе со всей семьей. Теперь никто не сможет из-за него замучить жену и детей. Недавно я слышал похожую историю, случившуюся в Египте.[100]Один бедный человек был должен деньги и из страха перед наказанием сбежал. Тогда сборщик податей, которому он был должен деньги, силой увел его жену, детей, родителей и родственников. Он бил их и издевался над ними, чтобы они или выдали беглеца, или за него вернули долг. Но они не могли ни того, ни другого. Ведь они не знали, где он и, как и он, были бедны. Но сборщику было все равно. Он не отпустил их, а принялся пытать и предал потом мучительной смерти. Он наполнил корзину песком и привязал к ней веревки. Потом повесил этот тяжелый груз им на шею и поставил на рыночной площади под палящем солнцем, чтобы ветер, жгучий зной, позор и тяжелый груз довели их до отчаяния. Для других людей, которые вынуждены были на это смотреть, их наказание должно было послужить ужасным примером. Кое-кто из должников и правда предпочел смерть от меча, яда или веревки, потому что умереть без мучений показалось им в несчастье счастьем. Те же, кто не наложил на себя руки, были по очереди вздернуты на веревке, как во время процессов о наследстве: сначала ближайшие родственники, потом родственники более дальние и так до самых дальних. И когда никого из родственников не оставалось, тогда переходили к соседям. Целые деревни и города лишились тогда своих жителей и пришли в упадок, потому что все люди бежали из них в поисках спасения.