— Бог с тобой, Егорушка, — забормотала она, — ты всего добился сам… Устроил свою жизнь…

Когда подали счет, началось короткое препирательство об оплате. Таня начала было свою заранее заготовленную фразу: «Нет, я тебя пригласила. А ты лучше купи своим подарки…». Но осеклась. Тем более что Егор быстро ей уступил — видимо, не хотел и не мог тратить время на обсуждение такой ничтожной суммы.

Официант взял ее заветную кредитную карточку, ту, которая на всякий пожарный случай. Таня и не поглядела на счет — чего глядеть-то? Но вино это, которое приносили неизвестно откуда, и нектар, и амброзия, и коньяк, и шоколадные небоскребы… Она вдруг явственно себе представила, что официант возвращается, что карточку завернули, что она перешла лимит… Однако обошлось.

Охранники, конечно, были. Как только Егор поднялся из-за стола, один, пивший минеральную воду в баре, начал что-то бормотать в лацкан пиджака, другой, отпихнув ресторанного швейцара, открывал двери. Алисочка уже втянула свои длинные ноги в глубину длинной машины. У почтительно открытой дверцы стоял третий амбал…

Надо было прощаться.

Егор взял Таню под руку и начал прогуливаться взад-вперед по тротуару. Это было явным нарушением протокола, и охрана — ох, их было человек десять — забеспокоилась. Как тараканы черные.

— Ты уж иди, Егорушка. Люди ждут, неудобно… — попросила Таня, понимая глупость сказанного.

— Тетя Таня, — сказал племянник, заглядывая ей ласково в глаза, — у меня здесь есть недвижимость. Можно я тебе подарю квартиру?

— Нет, — ответила она быстро и тоже ласково, как будто ждала этого предложения весь вечер. Как будто он хотел подарить ей букет цветов или до дому подвезти. И вроде бы ответ у нее был уже заранее продуман и готов. — Нет-нет. Этого совершенно не надо. Я просто рада была тебя увидеть после долгих лет, и я счастлива, что у тебя все в порядке…

До дому она пошла пешком, все тридцать кварталов.

Было так тепло, и так пахло весной, и так долго она шла по таким старым местам города, вернее, по таким новым местам, где трущобы выкорчевывают и устраивают гнездовища для миллионеров. Эстетика небольшого расчищенного пространства — от сих до сих. Хром, сверкающее стекло, одежда по цене бриллиантов, еда на вес золота, антикварные кадиллаки, склады, помойные мешки, просачивающиеся гнилью, развороченные дома, как ободранные туши. И красный колониальный исторический кирпич, узкие окна, граффити, и река Гудзон все время появляется рядом, блестит между домами.

Казалось, что мир полон возможностей, что теплый воздух пахнет приключениями, что все впереди. То есть не все, конечно, до такой-то степени она еще с ума не сошла, а что есть еще слабая надежда, что впереди что-нибудь есть. Но это была иллюзия, так как был, тем не менее, январь. И впереди предстояло не что иное, как февраль. И даже если бы это был апрель, то ожидать новых удач и приключений не приходилось.

Она все время останавливалась и прыскала со смеху, каждая приходящая в голову мысль казалась ей необыкновенно смешной. Что амбал был так похож на амбала и держал дверцу машины совершенно как в кино. А чего стоит, что она только что отказалась от квартиры, принцесса экая выискалась на горошине, с понтом под зонтом, Зоя Космодемьянская, Настасья Филипповна с купюрами в камине. И что она — она! — на свои последние кормила и поила — кого? Егорушку, да еще и Алисочку!.. А квартира-то ведь была не фигура речи, а вполне реальная, с полом, потолком и унитазом, и в приличном небось районе. Или ей представилось на секунду, с нехорошим удовольствием, каким непрактичным показался бы Егорушке ее бывший муж со своим глупым янтарем. И ведь все они — и амбалы, и полированная Алисочка — совершенно явственно дрожали от страха, от животного, кишки сворачивающего страха перед племянником Егорушкой. А она — нет. Она не дрожала. И никого из них она никогда больше не увидит, как не увидит и своих нескольких сотен долларов, потраченных на этот безумный обед.

Так ей смешно все это казалось, что она даже останавливалась и говорила какой-то бред самой себе, и смеялась, и радовалась, что теперь это можно, никто не обращает внимания — думают, что разговариваешь по мобильнику. Уже подходя к дому, она протрезвела и думала о том, что никакого финала и развязки не бывает, текст обрывается без сносок, ссылок и комментариев. Но моменты, замечательно смешные, все-таки бывают. Очень бывает иногда смешно.

Следующий месяц Таня провела в обществе Настасьи Филипповны, Катерины Ивановны Мармеладовой и сестры Раскольникова Дунечки, питаясь в основном макаронами. И этот вечер казался ей уже легендой, и человек, которого она в этот вечер встретила, уже никак не связывался с тем давним маленьким мальчиком…

Тем более что, когда в конце месяца она получила ежемесячный отчет от своей кредитной компании, то никакого французского ресторана, никакого обеда, ни Алисочки, ни коньяка, ни, тем более, племянника там не было.

Как корова языком слизнула.

С вечера гремят и дребезжат стекла, дует страшный ветер. Лёв знает, что утром будет очень холодно и что я на него обязательно надену куртку. Лёв не хочет мне объяснять, почему второкласснику нельзя идти в школу в такой куртке. Чтобы объяснить, надо сказать нехорошее слово — «гомик». В сиреневом и розовом ходят гомики. Но со мной и Виктором нельзя разговаривать про неприличное и употреблять уличные выражения. Мы — интеллигентная семья.

Когда я прихожу поцеловать Лёва на ночь, он мне ничего не говорит, а я не спрашиваю. Мне еще идти работать в ночную смену. Мы с Лёвом уже месяц не успеваем почитать на ночь. Раньше я ему читала привезенные с собой книжки, рассказывала длинные истории из жизни его плюшевых зверей. Прежний плюшевый скот, который у Лёва там был, вывезти не удалось. Виктор сказал, что это абсурд и что все равно их всех на таможне распотрошат. Ну, в этом Виктор оказался прав. Действительно, одного медведя Лёв взял, его распотрошили у нас на глазах.

Прежние, тамошние, были в основном медведи. Этих я покупала уже здесь. Их у нас опять довольно много — коза, осел, даже единорог какой-то. И бегемот. Всякий раз, когда Лёв болел, я ему покупала какого-нибудь недорогого, но интересного плюшевого зверя. В первое время он часто болел, и диатез у него был ужасный. От цитрусовых — я его перекормила, на витамины накинулась.

Я выключаю свет. Куртка висит на стуле, в темноте цвет ее почти неразличим, она кажется серой, но все равно на рукавах оборочки и карманы вышиты ромашками. Куртка Лёву велика, и карманы с ромашками болтаются у колен. Ну и что — так теплее, коленки прикрыты.

Лёв прекрасно знает, что с ним будет в школе, но он молчит, потому что не хочет, чтоб мы с Виктором опять ссорились. У нас и так нехорошо.

Эту куртку, сиреневую, почти розовую, Виктор принес от соседей. Соседская девочка из нее выросла. Муж соседки тоже без работы, поэтому они с Виктором дружат и часто встречаются поговорить об умном. Сама же соседка сразу устроилась по специальности, хотя они приехали позже нас. Мы с ней прекрасно понимаем разницу в нашем социальном положении, и она относится ко мне с легким презрением.