Глава миссии произнес свою речь на альфа-хапторе. И в упрощенной версии, и в самом языке не имелось слов для точного перевода такого многогранного и важного понятия, как «Судья Справедливости». Эрик помнил о дискуссиях в Академии и среди дипломатов по этому поводу, о спорах ксенологов и лингвистов. Много копий было сломано, пока не остановились на термине «ширен’таха’катори». Это означало «посредник, говорящий истину».

– Эти ширен’таха’катори – существа вашей расы? Ашинге? – спросил Шеггерен’кшу.

– Да. Но наши правители не имеют над ними власти. Эти мудрецы учитывают интересы всех галактических рас и разрешают любой конфликт с этой точки зрения. – Выдержав паузу, Хурцилава добавил: – В чем вы могли убедиться, когда наш ширен’таха’катори отдал хапторам пограничную планету – ту, из-за которой началась война.

– Аха. Я подумаю над этим, – согласился владыка. – Что еще?

– Дар Земли, высокий харши’ххе. Оружие, которому три тысячи лет.

Шошин склонился над ящиком, приложил к замку свой браслет, дождался щелчка и извлек огромный меч в украшенных самоцветами ножнах. То был двуручный эспадрон в рост человека, неимоверно тяжелый, рассчитанный на великанов, каких Земля не знала в прошлом, и любой археолог покраснел бы от стыда, услышав, что этой штуковине три тысячелетия. Но глава миссии и военный атташе оставались невозмутимыми.

Коммандер вытянул руки. Меч уютно лежал в его ладонях, сияли камни на ножнах и рукояти, складываясь в звездную эмблему Кшу.

– Украшения сделаны недавно, – пояснил Хурцилава. – Но клинок – истинная редкость, раритет, найденный в гробнице древнего владыки, в песках самой большой на Земле пустыни. Он был великим завоевателем, покорившим некогда половину мира.

Зрачки Шеггерена’кшу вспыхнули. Не спуская глаз с оружия, он сошел с темной бугристой шкуры, принял меч из рук Шошина, обнажил клинок и без видимых усилий взмахнул им раз-другой. Сталь со свистом рассекла воздух, отблески света скользнули по лезвию.

– Как имя древнего владыки? – спросил он, любуясь клинком.

– Александр Македонский по прозвищу Двурогий, то есть Пха’ге.

– Алк’шанр Пха’ге... – повторил Шег-герен’кшу. – Три тысячи лет... Рррхх... Но в те времена хапторы не добирались до вашей планеты.

– Этот владыка – человек, – с тонкой улыбкой заметил глава дипмиссии. – Его прозвали Двурогим из-за украшения на шлеме – два рога, в которые вставлялись перья.

– Он многих убил?

– Невозможно перечислить. Каждый взятый им город заваливали горы трупов.

– Аха! Все же и среди ашинге были достойные вожди!

Наигравшись с мечом, харши’ххе передал его служителю, приказав повесить в своей опочивальне. Было заметно, что он доволен. Не просто доволен, а в восторге!

Проводив слугу встревоженным взглядом, Эрик шепнул Петровичу:

– Я понимаю, политика есть политика, но этот обман откроется с легкостью. Хапторы ведь не дураки, технологическая раса. Простой анализ покажет, что клинку год или два, а не три тысячелетия.

– Мы тоже не лаптем щи хлебаем, – тихо молвил Абалаков. – Ты про атомный конвертер слыхал? Что заказано, то и испечет. С учетом фактора старения.

На губах инженера мелькнула ухмылка. Странное стало у него лицо, очень странное – он смотрел на владыку двухсот миров с иронией, точно на младенца-несмышленыша, что забавляется погремушками. Это продолжалось лишь долю секунды, и Эрик не смог бы сказать, что уловил его взор, а что – ментальное чувство. Явилась ли ему некая тайна, сокрытая в душе и сердце Абалакова?.. Или он понял неправильно, тайны нет, и то, что он ощутил, – обычная насмешка?..

Не место и не время размышлять об этом, сказал себе Эрик, заметив, что Шеггерен’кшу глядит на Петровича. Внезапно он сделал три огромных шага и возложил лапу ему на плечо, будто желая проверить крепость человеческих костей и плоти. Голос владыки зарокотал прямо над головою Эрика:

– Ты привез свое пойло? Пойло ашинге? От которого мой страж свалился с ног?

– Он не свалиться, а лечь и тихо уснуть, – уточнил Петрович на альфа-хапторе. – Пойло вот. – Он показал на контейнеры. – Много пойла, всем хватать.

– Открывай. Буду пробовать. – Харши’ххе повернулся к служителям и сделал повелительный жест. – Несите чаши!

– Еще бы и стол... – буркнул Абалаков, извлекая из контейнера одну за другой большие пятилитровые фляги. – Куда посуду ставить? Как разливать?

Стол, однако, не понадобился: двое слуг держали поднос, и был он такой величины, что разместились чаши и содержимое контейнера. Убедившись, что все в порядке, Петрович откупорил флягу, плеснул чуть-чуть, понюхал, поводил ладонями над чашей, снова понюхал и выпил, запрокинув голову.

– Обычай древности, – пояснил Хурцилава. – Ритуал питья введен Александром Двурогим. Он был мудр и повелел: кто разливает, пьет первым.

– Разумная предосторожность, – согласился харши’ххе. – Теперь пусть пьет Шихерен’баух. Полную!

В чаши из толстой керамики входило побольше литра. Владыка следил, как страж мелкими глотками опустошает емкость; иногда Шихерен’баух, отставив чашу, ухал, хрипло втягивал воздух и с опаской косился на харши’ххе. Тот при каждой заминке щерил зубы и ворчал, поторапливая стража.

– Теперь мне, – приказал Шеггерен’кшу, тыкая в чашу когтистым пальцем. Затем, взглянув на капитана, который стоял чуть покачиваясь и придерживая ладонью челюсть, харши’ххе добавил: – Половину.

Петрович налил. Очевидно, наблюдения за стражем не прошли для властителя зря – он пил точно так же, потихоньку, два или три раза переводя дух. Осушив чашу, Шеггерен’кшу опустил ее на поднос и огладил рога, сначала левый, затем правый.

– Крепкий кхашаш! В голову бьет, но бодрит!

– Верно, – кивнул Петрович. – Но вы пить не так. Полагаться иначе.

– Иначе? – Харши’ххе почесал левый рог. – Покажи!

– Тут надо объясниться по-серьезному, а с альфой у меня проблемы. – Абалаков перешел на земную лингву. – Давай, Эрик, переводи.

– Ты что задумал, Иван Петрович? – Хурцилава строго нахмурился.

– Что задумал, то пусть и делает, – сказал Шошин. – Ты за Ивана не беспокойся, у него одно на языке, а два в уме.

Инженер усмехнулся. Эрик мог поклясться, что на уме у него не два, а три или четыре.

– Скажи рогатому величеству, что за науку положена плата, – молвил Петрович. – Ну, не совсем плата, а какой-нибудь дар, знак внимания, иначе наука не пойдет на пользу. Я объясню, как правильно пить кхашаш, а высокий харши’ххе выполнит мое желание. Маленькое, совсем пустяк.

Эрик перевел.

– Рррхх... Надеюсь, ты не потребуешь мой дом, моих самок и мои кишки, – произнес Шеггерен’кшу. – Просьба должна быть скромной.

– Аха, – отозвался Петрович, приложив к подбородку ладонь. Затем он наполнил чашу, буркнул: «Ну, за процветание!» – запрокинул голову и раскрыл рот. Зелье хлынуло потоком. Казалось, Абалаков не глотает, а льет и льет его непрерывной струей прямиком в желудок, будто в горле у него широкая воронка либо, по крайней мере, трубка из прочного пластика. Военный атташе одобрительно крякнул, Харгрейвс чертыхнулся, остальные члены миссии глядели на Петровича в немом изумлении. Хапторы тоже были потрясены – Шеггерен’кшу негромко порыкивал, глаза капитана остекленели, «говорильник» вцепился в рога, поднос в лапах служителей дрогнул. Эрик ясно ощущал исходившую от них эманацию, столь необычную для этой расы смесь удивления и жадного любопытства.