— Что? — несколько враждебно спросила я.

— Нет, — Норт широко улыбнулся, — абсолютно ничего.

— Но ты улыбаешься, — обвиняюще сообщила ему.

Норт попытался стереть улыбку с лица, но уже в следующую секунду вновь заулыбался и произнес:

— Чувство вины мышцы лица сводит. Знаешь, такое иногда бывает.

— Серьезно? — с сомнением спросила я.

— Абсолютно! — с видом непререкаемого авторитета подтвердил Норт.

И протянул руку, помогая спуститься с кушетки. Затем, все так же улыбаясь, собрал испачканные кровью полотенца, бросил на окровавленный пол, и все вспыхнуло огнем, уничтожая следы произошедшего.

— Идем, — завершив с уборкой, сказал Норт, — догоняй.

И направился к выходу, но, едва я его догнала, вдруг поймал в объятия, наклонился, стремительно поцеловал и, остановившись прежде, чем я успела возмутиться, прошептал, глядя мне в глаза:

— Люблю тебя со всей твоей гордостью, самоуважением и удивительной наивностью, сокровище мое.

* * *

Норт довел меня до входа в столовую, а вот там, извинившись взглядом, оставил и вернулся к прежним собеседникам, видимо, завершать с внушением. Я же, стоя на пороге, откровенно радовалась вернувшейся ко мне магии! Мысли, сомнения, весь ужас пережитого отступили перед пониманием — я снова вижу силу. Я вижу все… и даже больше, чем прежде.

Поняла это не сразу, сначала решила, что мне лишь показалось, но, присмотревшись, я отчетливо разглядела две тусклые силовые линии… Одна шла к Гобби. Как живая, она ползла, по сантиметру в минуту, но ползла… Вторая уходила в сторону газетчиков, и двое из них сидели с петлей на шее. Магической петлей!

И теперь я все это видела!

— Гобби, — тихо позвала я, — пересядь на другое место.

Мое умертвие, взглянув на меня чуть фосфоресцирующими зеленоватыми провалами глаз, поднялся и пересел, обойдя стол. После подтащил к себе все бумаги, что расписывал, и вновь погрузился в работу. Силовая линия как раз достигла стула, на котором Гобби прежде сидел. Мигнула, запульсировала и начала стремительно исчезать так, словно кто-то потащил веревку на себя. А я в три шага подошла к умертвию, крепко обняла на мгновение явно удивленного этим порывом нежности гоблина и отступила, пока никто не увидел и Гобби не начал задавать вопросов.

Но мой порыв все равно привлек внимание одного из газетчиков и завершился экстренным сломом его съемочной техники. После чего Эдвин громко принес извинения за неожиданно появившийся в его руках меч, посетовал на рефлексы и направился ко мне, игнорируя вытянувшиеся лица его собеседников.

Подойдя, Эдвин закрыл меня собой от присутствующих и тихо спросил:

— Что случилось?

— А что? — как можно более невинно спросила я.

— Да так, ничего особенного, — глядя на меня с нескрываемой подозрительностью, ответил Эдвин. — Но ты только что обнималась с Гобби.

— Ну… бывает, — несколько неуверенно ответила я. И тут же спросила: — Это запрещено?

Некромант усмехнулся и спросил:

— Тебя проводить в общежитие?

После всего перенесенного спать хотелось неимоверно, несмотря на ощущение переполнявшей магии, но… Мне очень не понравилась силовая линия, пытавшаяся подобраться к Гобби, и та, что петлями на шеях контролировала двух газетчиков. Говорить о том, что я вижу, просто поостереглась. Норту бы сказала, Эдвину… Не знала, можно ли такое говорить Эдвину.

Поэтому после секундной паузы решила:

— Я лучше тут, с вами, посижу.

— Хорошо, мы уже почти закончили, — сообщил он и, приобняв за плечи, повел к столу.

Эдвин устроил меня рядом с собой, и теперь я отчетливо видела Норта, сидящего во главе стола и… со странным видом глядящего в свой стакан. И я не поняла, что с ним. Дастел больше не улыбался, более того, проигнорировал вопрос сидящего по правую руку от него собеседника, продолжая смотреть в никуда, словно был потрясен чем-то настолько, что перестал замечать все окружающее. Встревоженная его поведением, я уже собиралась встать и подойти к некроманту, когда взгляд зацепился за того газетчика, что и сидел справа от Норта. И я, приподнявшаяся было, рухнула на скамью, потрясенно осознавая — он мертв. И тот, что сидел рядом с ним, мертв тоже. Они оба мертвы. Это были именно те газетчики, на чьих шеях имелись образованные нитью силы петли, как у висельников. В этот момент высокий худощавый мужчина с очками, сползшими на кончик носа, жадно потянулся к стакану, который для него наполнил Дан, а полноватый, румяный, сыто икающий газетчик, с хрустом разломав очередную булочку, начал ее жадно есть.

Но они были мертвы! И в то же время ели!

Как такое возможно?!

— Риа, вино будешь? — спросил Эдвин.

Я не ответила. Не могла оторвать взгляда от этих двоих, не могла понять… зачем они притворяются?! Мертвые не ощущают вкуса ни вина, ни еды! Им это попросту не дано более! Так зачем?! И как так получается, чтобы зомби выглядели, ели, дышали как живые?! Что это за магия?!

В следующее мгновение мужчина с очками быстро оглядел всех присутствующих и замер, едва наши глаза встретились.

Момент истины наступил неожиданно для нас обоих!

Я не сумела скрыть того, что все поняла. Он понял, что я знаю. И мертвые глаза полыхнули темно-зеленым, сквозь застывшие зрачки человека проступили другие, наполненные магией, словно теперь на меня смотрел не газетчик, а совершенно иное, древнее, страшное, могущественное существо.

И губы газетчика зашевелились, беззвучно проговаривая: «Да кто ты такая?!»…

Это был правильный вопрос в свете всего случившегося со мной сегодня. Впрочем, как раз по причине всего случившегося ответа у меня не было. В смысле, я очень хотела верить, что я все еще полностью артефактор и совсем чуть-чуть некромант, но судя по тому, что начала видеть, боюсь, я теперь еще кто-то очень непонятный. Хотелось бы знать кто… Или не хотелось бы, если честно.

— Риа, а ты не находишь, что несколько неприлично девушке благородного происхождения так явно проявлять интерес к совершенно незнакомому мужчине? — вдруг раздраженно спросил Эдвин.

Его слова как-то замедленно проникли в сознание, но едва я поняла, о чем он, осознала, как мой взгляд смотрится со стороны, заметила, что все сидящие за столом, кроме все так же безучастного ко всему Норта, с откровенным удивлением уставились на меня. Их удивление было вполне объяснимо — в ныне мертвом газетчике и при жизни не было ничего привлекательного. Но я все же сочла нужным объясниться и нервно произнесла:

— Очень необычная модель очков, просто глаз не оторвать.

В обращенных на меня взглядах работников прессы появилось откровенное сомнение в моих умственных способностях, я же с досадой заметила, что точно такие же очки здесь у половины сидящих.