Чудовище, одетое в невообразимых размеров нечто, сшитое не иначе как из целых шкур двух, а то и трех кабанов. В огроменных чунях с подошвами из тракторной покрышки. С охрененных размеров молотом с крюком на верхней его части. И с рожей, замотанной толстыми полосами брезента. И в старых «совковых» сварочных очках. Жесть, в общем, снова Погибель, Ад и Израиль, слитые воедино. И совершенно живое.

Почему Морхольду показалось, что чудовище шло сюда вовсе не из-за желания прогуляться? Или из-за визита к Зиме с Лялей? Наверное, пятая точка подсказала. Почуяла, так сказать. И спорить с гномом, торопливо запихивающим два патрона картечи в КС, он не решился.

Прикусил язык. Не фигурально, а натурально. Потому как хотел попросить прощения у двух малолеток. Ведь, злая штука судьба, во всех их бедах виноват именно он, Морхольд. И семья погибла отчасти из-за него. И Молот пришел за ним же. Твою-то мать.

Чудовище по имени Молот, тяжело дыша, остановилось. Огромный кожух, прячущий внутри не менее огромные мышцы, ходил ходуном. Драка со львом потрепала, да как… Но Молот явно радовался встрече с человечком, из-за которого все и случилось. Сварочные очки прожигали Морхольда прямо как рентгеновский аппарат, не иначе.

Кувалдо-убивалка тяжело ударила по бетону. Ляля рыкнул, делая первый шаг. Дубина завертелась, напоминая тот самый вертолет с винтом на холостом ходу. Воздух свистел и выл. Зима обернулся к Морхольду:

– Беги, нормальный. Вдруг не справимся, он тогда и до тебя доберется. Ищи маму. Ищи семью, тебе говорю!

Тот не послушал. Замер, наблюдая за боем. За схваткой двух странных и страшных гигантов. Не мог оторваться.

Дубина выдержала первый удар. И второй тоже выдержала. Гудело дерево, сталкиваясь с металлом. Сопели, выдыхая четко видимые облачка пара, и плевались каплями двое чудовищ. Молот и Ляля, мрачный маньяк и подмостовый тролль сошедшего с ума мира.

Молот, схлопотав удар локтем в плечо, чуть сдвинулся, качнулся, но не упал. Ударил рукоятью, длинным железным ломом. Ляля парировал, подставив предплечье. Лязгнуло, как будто металл ударил по металлу. Ляля рыкнул и резким движением угодил маской по лицу Молота.

Молот ухнул, отшатнувшись. И тут же, не уловив момент, заработал дубиной в грудь. С хрустом, гулко отдавшимся в сыром воздухе, тяжелый конец, покрытый шипами, впечатался прямо в грубый зипун. Посередине.

Молот отлетел и упал.

Зима выдохнул и шагнул вперед. Открыл рот, собираясь что-то сказать, сморщил личико. Ляля быстро оказался рядом с молотом, подняв дубину и радостно завизжав. Морхольд замер, зная, почему-то зная, что будет дальше.

Ручища шевельнулась, дернулась, ударила. С той скоростью, что не ждешь от увальня-медведя. Быстро, молниеносно, убойно. Крюк, описав дугу, попал Ляле в колено. Тот, тоненько вскрикнув и взмахнув руками, шатнулся в сторону. Подпрыгивая на одной ноге и громко всхлипывая, опираясь на дубину, отступил назад.

Молот рывком сел. Зима раззявил тонкий кривой рот, заорал, плюясь и срываясь с места:

– Тва-а-арь! Ляля, беги, Ляля!!!

И вот тогда Морхольд побежал сам. Как смог.

За спиной хрипло верещал Зима:

– Беги, Ляля, беги!

И не было выстрела. Был рев и треск, лязг и грохот от вновь столкнувшихся гигантов. И звенящий крик так и не выстрелившего гнома.

* * *

Серело. День давно катился к вечеру, сумерки спускались все быстрее. Морхольд шел, плюясь, как верблюд, и иногда прикусывая губу. Левая нога снова не хотела слушаться. Хотя, вот-вот только что, он именно бежал. Тяжело, переваливаясь, как откормленная индоутка, но бежал.

Сколько раз он оглянулся? Двадцать, тридцать, больше? Признаваться в собственном страхе не позорно. Не признаются сами себе только глупые люди. Или излишне самоуверенные. Хотя, чаще всего, это одно и то же. Морхольд себя глупым не считал.

Где-то километра два назад вместе с моросью посыпала крупа. И вроде негусто, но заслонила видимость метров на сто. Впрочем, как он ни всматривался, и раньше никого не видел. И ему почему-то хотелось верить в победу Ляли. Этого огромного ребенка-олигофрена. Не верилось, конечно. Особенно если вспомнить серого льва…

Он брел где-то между лесопосадками и куском степи, в стороне от серой крошки, оставшейся от асфальта дороги. До Курумоча, если сложится, дня полтора-два пути. Уповать на какой-то транспорт здесь и сейчас просто не мог. Странно, но за все пройденные километры живности практически не встретилось. Так, мелькали птицы, не более. Пару раз Морхольд заметил черные точки ворон, круживших в одном месте. В ту сторону не пошел.

Даже если там и находился какой-то бродяга, такой же как он, чем ему помочь? Тем более, что падальщики есть везде. Вряд ли волки водятся только у Отрадного. Стоило поторопиться. С его-то рогатиной, топориком и ножом против стаи… не выстоять. Да и рогатина, к которой он закрепил спальник, перекинув ее через плечо, сразу не поможет. А спальник выкидывать жалко. Глупость, конечно, но жалко.

Морхольд прищурился в густо валящую крупу. Пришлось поднять воротник плаща, ветер никак не желал угомониться.

Белесый вертящийся кокон окружил со всех сторон. Он успел наметить азимут, небольшую рощицу километрах в трех. Стоило поторопиться, чтобы не потерять курс. В такую-то погоду оно немудрено. Шел, вспоминая все увиденное и не теряя надежды рассмотреть хотя бы что-то через кромешную белую мглу, наступающую все решительнее.

Морхольд шел, упрямо, как и всегда. Наклонив голову и раскатав шапчонку-маску, облепленную снегом, тяжело опираясь на рогатину, хромал вперед. Воздух хрипло ходил туда-сюда по носоглотке. Булькали бронхи, ежеминутно заставляя отхаркивать вязкую серую слизь. Чертово курево давало о себе знать. Морхольд сжимал зубы и шел.

Темп он задал хороший. Только вот не справился. Укатали мустанга-иноходца радиоактивные холмы с перелесками и прочая пересеченная местность. Когда все перед глазами начало затягивать красной дымкой, он просто встал. Оперся о древко и выдохнул.

Руки дрожали. Ноги тряслись. Спина резко, толчками, гнала по телу боль. Пот пропитал лицо, грудь, шею, тек, казалось, даже по пяткам. Морхольд облизал губы, провел языком по щетине над верхней губой, уже превратившейся в усы. Если их выжать над кашей, то ее и солить не потребуется. Он сглотнул, достал флягу. Зубы стучали по ободку. Воду хотелось пить взахлеб, не останавливаясь и не передыхая. Но это отдавало чистым самоубийством. Запалиться как не выведенному после водопоя коню – хуже не придумаешь.

Крутящаяся вокруг мгла чуть подутихла. Появились просветы. А рощица, куда он так рвался, оказалась не так и далеко. Нужно только чуть скорректировать курс. Морхольд довольно осклабился. Было от чего. Среди деревьев хорошо пережидать бурю. И, уже знакомо, разливалась от поясницы горячая волна, полностью убирающая боль и дающая возможность двигаться почти свободно.

– Еще повоюем, ага. Точно тебе говорю, кусок дебила, – он хмыкнул, – пердун старый. Да?