Доктор не спешил посетить больного, и положение Андрюши меня так пугало, что я и сама заболела и слегла на сутки: ничего не ела, вся тряслась, как в лихорадке, пульс очень частый, удушие и сердцебиение. Военный доктор, прибывший наконец, послушав сердце, сказал, что при таком частом пульсе это начало серьезной болезни. Обеспокоившийся Андрюша пригласил доктора Петра Ильича Петрункевича, который определил, что это сильный нервный припадок, что есть шумы в сердце, но что все это обойдется. Так и было. И когда Андрюше стало лучше, я вернулась домой, в Москву.  Без меня умер муж племянницы Льва Николаевича -- Варвары Валерьяновны -- H. M. Нагорнов, оставив семью в 7 человек детей почти без средств. Лев Николаевич, сообщая мне об этом, пишет: "Смерть настраивает серьезно и добро".  В то же почти время было получено известие о кончине Николая Николаевича Страхова. Хворал он недолго: раковая железа, вероятно, оставшаяся в организме после операции, сделанной в предыдущем году, зашла в мозг и отравила его, что и было причиной смерти. Умер наш старый друг в Петербурге, в Николаевском, кажется, госпитале, и сообщила нам об этом Лидия Ивановна Васелитская (по перу Микулич).  Мы все огорчились потерей такого близкого человека, с которым много пришлось общаться; и он часто говорил, что напишет книгу о Ясной Поляне и ее жизни, но, к сожалению, не исполнил этого.  Тогда же известили нас и о третьей смерти в Ясной Поляне. Умерла известная всем старушка, Агафья Михайловна, Гаша по прозванию, бывшая горничная бабушки Льва Николаевича, графини Пелагеи Николаевны Толстой. Я раньше писала о ней, и Лев Николаевич не раз упоминал о ней: она бывала его собеседницей, когда он живал в Ясной Поляне один, и сиживала с вязанием чулок целые вечера с своим графом.  Хворала она один день. Пошла выпустить собак, которых ужасно любила, как и вообще животных, упала, ее положили на постель, стала трудно и редко дышать, пролежала меньше дня и скончалась. Велела нам передать благодарность за доброе отношение к ней.  Хотя менее это произвело на всех нас впечатление, но все-таки жаль было и умершего в то время нашего старого кучера Филиппа Родионовича85, очень страдавшего раком в печени. Летом его разбили лошади, и мы думали, что рак произошел от ушиба. Помню, при этом случае погибла и любимая наша лошадь, рыжий Султан, у которого были сломаны две ноги, и она умирала в яблочном саду, куда положили ее на траву.   СУЛЕРЖИЦКИЙ  Когда дочь Таня училась в школе живописи и ваяния, среди учеников был юноша Сулержицкий: умный, способный и живой малый. Он бывал у нас и очень увлекался учением Льва Николаевича. Когда пришло время отбывать воинскую повинность, он отказался от службы, а главное, от присяги. Тогда его поместили в госпиталь на испытание его умственных способностей и телесного здоровья. Мне очень жаль было этого юношу, жаль его всесторонних способностей, и я решилась поехать его уговаривать поступить на военную службу, хотя всегда в душе горячо протестовала и протестую войне.  Мне дали пропуск, и я поехала в госпиталь. Передо мной отворяли много дверей, у которых стояли часовые. Я пыталась с ними разговаривать, делала им разные вопросы, но на все это запуганные люди отвечали мне только казенным, сухим и резким голосом: "Так точно-с". По коридорам и в соседних комнатах бродили в желто-серых, арестантских халатах и с любопытством смотрели на меня, даму, необычную посетительницу в их темной, неприветливой обстановке.  Вышел ко мне Сулержицкий, бледный, жалкий. Длинная, очень белая шея его неловко поворачивалась и выступала из слишком широкого ворота желто-серого, арестантского халата, который он поминутно запахивал. Я начала его уговаривать поступить на военную службу и не губить свою молодую талантливую жизнь. Он говорил, что не может присягать по своим убеждениям и идти убивать людей. Я убеждала его, что убивать по всей вероятности не придется, а если будет война, тогда видно будет, что делать.  Вышла я опять в эти бесконечные двери, за которыми оставались эти несчастные. В ушах моих звучали бездушные слова отупевших часовых: "Так точно-с", и на душе было тоскливо.   ДОЧЬ МАША  В конце января мы узнали о намерении Коли Оболенского жениться на нашей Маше. Это болезненно поразило нас, родителей. Когда впоследствии, несмотря ни на что, Маша все-таки вышла за него замуж, Лев Николаевич с грустью говорил про Машино замужество: "Точно породистую лошадь впрягли в телегу навоз возить".  В то время Оболенский должен был держать в университете окончательный экзамен. После смерти отца его, кн. Леонида Дмитриевича, осталась его жена, племянница Льва Николаевича Елизавета Валерьяновна, дочь Марии Николаевны, с большой семьей, почти без всяких средств, и должна была уехать из Москвы. Она просила взять старшего сына, студента, в наш дом, и мы пожалели его, и он поселился у нас. Мне лично он был мало симпатичен, я не люблю такие типы, хотя в нем было много положительных качеств: он был не глуп, честен, недурен собой, тихого характера и, казалось, любил Машу до самой ее смерти.  Помню, как она, живая и либералка в душе, огорчилась, что Колю не забрали вместе с другими студентами в Бутырскую тюрьму. И Коля должен был в угоду ей устроить так, чтобы и его забрала полиция вместе с бунтовавшими.  О свадьбе Машиной в то время не могло быть и речи, потому что Коля держал еще экзамены, а Маша была бледна, слаба, ее лихорадило, и она кашляла. Решено было ее послать в Крым. Там приютили ее у себя Философовы и графини Бобринские. Особенно внимательно и добро ухаживала за ней старшая дочь Мисси (София Александровна). Сначала Маша затосковала, в Крыму ей казалось все скучно, и она как будто разочаровалась в том, что ожидала. Но потом расцвела весна, начались поездки по красивым местам, сопровождал их приятный товарищ -- Николай Николаевич Львов; встречались старые знакомые и приобретались новые. Между прочим, Маше пришлись очень по душе старички Бакунины. Всем известный Павел Бакунин давно уже жил в Крыму, и Маша писала про него, что он старик чрезвычайно живой, интересный, увлекающийся. Чудесно рассказывает, при этом жестикулирует, глаза блестят, и он делается даже красив,   ВСЕ ТОСКА И ЗАБОТА  Совестно даже признаваться в том настроении, в котором я тогда находилась. Но не всегда зависишь от своей воли и страдаешь сам