— Ну, видишь, я зашел, — сказал Исройлик.

Он помолился за душу грешного мудреца, и она, расставшись с телом животного, поднялась туда, куда должна была подняться. А Исройлик обошел тушу лягушки и отправился назад, домой, чтобы сделать омовение рук и благословить хлеб, лежащий на скатерти грубого полотна»[102].

В другой истории, которая случилась много позже, когда р. Исроэль уже стал Бааль-Шем-Товом, имел множество учеников и сподвижников, он как-то остановился в доме одного из своих хасидов, местного богача. Бешт стал расспрашивать его о том, как идут дела, все ли в порядке, а затем вдруг спросил хозяина, есть ли у него кони, и сказал, что хочет на них поглядеть.

Одна из лошадей понравилась ему больше других, и Бешт стал просить Б-гача подарить ему животное.

— Я готов, рабби, подарить вам любого, но только не этого! — ответил тот. — Этот конь — мой любимец! Трудяга, каких мало! Сколько раз он вытягивал повозку, которую не могли вытянуть три другие лошади!

Но Бешт ответил, что других коней ему не надо, и они вернулись в дом. Через некоторое время разговор зашел о том, как много людей задолжали хозяину дома деньги, и Бешт попросил показать ему долговые расписки. богач удивился такой просьбе, но показал. Увидев одну из них, Бешт сказал, что хотел бы получить ее в подарок.

— Да возьмите другую! — сказал богач. — От этой все равно нет никакого толку. Она написана одним евреем, который давно умер, так и не вернув долг!

— И все-таки я хочу именно эту! — повторил Бешт.

— Да берите, мне-то она без надобности! — последовал ответ.

Бешт взял расписку, объявил, что прощает покойнику долг и разорвал ее на мелкие кусочки.

Не прошло и нескольких минут, как в комнату вбежал слуга хозяина и сообщил, что его любимый конь внезапно издох.

Поняв, что между двумя этими просьбами Бешта есть какая-то связь, богач попросил его объяснить, что произошло.

— Поскольку тот человек задолжал тебе и не смог расплатиться, то его приговорили к тому, что он должен воплотиться в лошадь и всячески угождать тебе, отрабатывая долг. Потому-то он так и радовал тебя, покорно выполняя самую тяжелую работу. Но в тот момент, когда ты подарил мне расписку, а я простил ему долг, приговор был отменен, время жить в теле коня ему вышло, и он умер окончательно.

Легко заметить, что эти истории перекликаются с двумя рассказами об Аризале, в одном из которых Аризаль однажды проводил урок возле какого-то ручья, и тут его ученики заметили на берегу лягушку, которая сидела не шелохнувшись, словно внимательно наблюдая за ними. Рабби Хаим Виталь хотел было ее спугнуть, но Аризаль остановил его:

— Пусть сидит. Она хочет слушать слова Торы! — и продолжил разговор тайнах учения, из чего сделали вывод, что лягушка эта — непростая, и, видимо, в ней заключена чья-то высокая душа.

В другой истории Святой Ари ловит мышь, в которой заключена душа еврея-доносчика, причинившего при жизни много бед своим соплеменникам. Он заговаривает с ней, и на глазах учеников задает вопрос, почему этот еврей творил зло своим братьям, не думая о том, каким может быть приговор небесного суда?

«Да, рабби, я сделал много плохого, но сейчас сжалься и помолись за меня, чтобы прекратился этот ужас, ибо лучше быть в геенне огненной, чем в шкуре мыши».

Однако Ари отвечает, что он не может молиться за душу злодея, и не может сделать ей «тикун» («исправление»), и мышь печально побрела к своей норе.

В историях о Беште, умеющем проникать в тайну перевоплощения душ, основатель хасидизма, таким образом, поднимается даже выше Аризаля, или, по меньшей мере, предстает прямым продолжателем его дела, фигурой, равной ему во всех отношениях. Кстати, во всех вышеприведенных рассказах они с Аризалем — ровесники или почти ровесники.

Таким образом, рабби Исроэль Бен-Элиэзер к 36 годам поднялся в своем духовном восхождении на необычайно высокую ступень, на которой до него стояли лишь величайшие духовные лидеры и учителя еврейского народа.

И то, что он, подобно Моше-рабейну, не спешил «раскрыться» и приступить к исполнению своей миссии, то есть фактически пытался бросить вызов Божественному замыслу, грозило навлечь на него гнев Всевышнего.

Глава 6. Перед «раскрытием»

Согласно канонической версии, после семи лет, проведенных в горах, в преддверии «раскрытия», Бешт с женой вернулся в Броды и снова появился в доме своего шурина р. Гершона Кутовера. Тот от всей души обрадовался сестре, стал расспрашивать ее, как им жилось все-эти годы, но при этом, казалось, не замечал своего непутевого зятя.

Услышав от Ханы, в какой бедности они жили все эти годы, каким непосильным трудом зарабатывали свой скудный хлеб, р. Гершон сжалился и предложил поселиться неподалеку от него, а также взять Бешта… в качестве слуги. Надо заметить, что прислуживать главе раввинского суда считалось в те времена довольно почетно, а, самое главное, это давало слуге и его семье небольшой, но все же достойный и надежный заработок. Да и Бешту было не впервой выступать в роли «прислужника талмид-хахама», если конечно забыть, что в первом случае его «господин» прекрасно знал, с кем он имеет дело, чего о р. Гершоне сказать было никак нельзя.

Но Бешт, похоже, намеренно взял на себя эту роль — зная, как в будущем изменится к нему отношение шурина и желая преподать последнему урок по преодолению гордыни.

Именно такой цели явно служило поведение Бешта в истории о том, как р. Гершон однажды велел ему взять на себя роль кучера и отвезти его в какое-то местечко. В пути р. Гершон заснул, а когда проснулся, то обнаружил, что их повозка стоит посреди огромной лужи, увязнув в грязи и глине так, что лошади не могут двинуться с места. Поняв, что из Бешта не только знатока Торы, но и кучера не сделаешь, р. Гершон набросился с упреками на родственника, а затем стал думать, как выбираться из этой ситуации.

Конечно, самым правильным было послать Бешта в ближайшую деревню за мужиками, чтобы те помогли вытащить повозку из грязи. Однако р. Гершон рассудил, что на такого шлимазела[103], как его шурин, полагаться точно нельзя, поскольку он может уйти и не вернуться, и решил идти в деревню сам. Но для этого ему пришлось пройти немало метров по грязи, запачкав свои дорогие сапоги, пока он, наконец, не добрался до конца лужи.

Но когда он уже шел обратно с мужиками, которых нанял, чтобы