Она закрыла глаза, подняла смычок и нежно опустила его на струны инструмента. Пространство пещеры наполнилось звуками музыки, тем самым плачем, который привёл меня к чугунным воротам её дома, который, дразня, играл со мною в прятки и, в конце концов, помог найти в глубине парка мою любовь. Сила музыки росла, развивалась и вскоре завладела всем вокруг – не только самой пещерой, но и парком, и домом, и всем миром, всей вселенной. Не было, должно быть, во всём мироздании ни одной, даже самой крохотной, самой отдалённой частички, которая бы не дрожала, не вибрировала бы в ритм музыки. Трепетная, нежная скрипка, словно юная дева-невеста в объятиях первой ночи любви отдала всю себя без остатка опьяневшему от счастья красавцу-смычку, и тот делал с ней всё, на что была способна его молодая, возбуждённая фантазия. А она послушно, как преданная рабыня, исполняла все его безудержные прихоти, предав себя в великую добровольную жертву огромному чувству неиссякаемой любви. В этом, наверное, притягательная сила искусства – в добровольной жертвенности и жертвенной вольности. А когда последний, как бы предсмертный стон скрипичной плоти пронёсся под сводами пещеры да, вырвавшись наружу, растёкся по небесной тверди, истратив все до капельки силы, накопленные безмятежной юностью, когда он обессиленный рухнул с высоты вниз и, скользнув по водной глади озера, успокоился, умолк где-то в глубине его, когда, исчерпавший свою силу смычок, опустошённый внезапно нахлынувшей, неудержимой горячей волной, припал к ногам юной скрипачки и стих, когда ни один звук более не нарушал торжественной тишины, в этот самый миг недавно ещё мертвенно белый, холодный холст заиграл, задышал, ожил под волшебным действием живительных красок.

Нади отложила скрипку и тихо, на цыпочках, чтобы не нарушить торжественности момента, подошла к портрету. Она долго молча смотрела, не отрывая взгляда от полотна, затем, повернувшись ко мне, произнесла: «Я никогда не видела ничего подобного. Ты настоящий, слышишь, взаправдашний художник, Аякко. Теперь я окончательно убеждена, что ты – Аякко, ты тот, которого я ждала». «Ты та, которую я искал. Дивная Нади».

Ничего не говоря, она отошла и стала ходить по комнате, задувая один за другим огоньки, освещавшие пещеру, пока не осталось всего два над изголовьем импровизированного ложа в дальнем углу, на котором она, видимо, часто отдыхала и мечтала в уединении. Затем, она повернулась ко мне и сказала: «Все мои желания исполнились, теперь пусть исполнится твоё, мой Аякко».

Скрипка напряглась всеми своими певучими девичьими струнами в трепетном ожидании прикосновения смычка, безудержного, вездесущего и властного, и в то же время, нежного и пьянящего, как струя молодого виноградного вина. Смычок опустился на девственно чистые, не знавшие ещё ничьего прикосновения струны юной скрипки и сделал первое в своей жизни, робкое, неумелое и чистое в своей неискушённости движение. Струны слегка задрожали, передав вибрацию всему тонкому и хрупкому скрипичному телу, и оно, податливое и послушное каждому, всё более и более смелому и уверенному движению смычка, запело, застонало, заплакало свою самую главную, самую гениальную, жизнеутверждающую песнь Любви. Так, должно быть, рождается новая жизнь, и этому, Слава Богу, не будет, не должно быть конца.

* * *

– Откуда ты всё это знаешь, старик, это она тебе рассказала? Ты её отец? Ты знаешь, где она? Ну, говори же, говори!

– Ты всё ещё слишком глуп, Аякко. Ты всё ещё ничего не понимаешь в жизни. Но скоро, очень скоро, ты всё поймёшь.

– Где она? Веди меня к ней! Я хочу, я должен, непременно должен её увидеть! Ведь она, наверное, думает, что я просто сбежал тогда, переспал с ней, а утром сел в машину и укатил. Это не так, старик, совсем не так. Я искал её всю жизнь, и до той ночи, и после неё, и по сей день.

– Я не её отец?

– Так кто же ты? И где она?

– И ничего она не думает, она давно уже ничего не думает. Она просто ждёт.

– Ну, так веди меня скорее к ней! Чего же мы сидим тут весь день, водку трескаем?!

– Это невозможно.

– Как это, невозможно? Где она?

– Не спеши… успокойся…. Сядь вот и держи шкалик… давай ещё по единой за упокой души рабы Божьей….

– Она умерла? Так это мы её поминаем тут целый день?

– Смотри, какое сегодня звёздное небо. И луна большая… как тогда.

– Да, как тогда… но ты не ответил мне. Что с ней, что с Нади? Где она?

– И деревья в парке, и цветы, и невозмутимая гладь озера, и пещера… всё, как тогда, в ту ночь. Только тебя там нет.

– Я не знаю, не понимаю, как это произошло. Я проснулся назавтра, утром в своей машине, на дороге. Ни чугунных ворот, ни парка, ни дома, ничего подтверждающего реальность вчерашней ночи. Только дождь, к утру уже мелкий, моросящий, противный. Я подумал, что всё мне приснилось. Расстроился, конечно, страшно, но что поделаешь. Я поехал дальше, в Устюг, но на обратном пути опять заехал на это место. Я искал, я двадцать пять лет искал и ничего не находил. Вот только сегодня,… а ты говоришь загадками, не хочешь сказать мне, где Нади, что с ней…

– Я знаю. Всё так и было. Всё было. А что будет, я тебе сказать не могу, не знаю, ты должен сам прожить и понять, что я понял. Ну ладно, поздно уж, пора тебе, и мне пора.

– Куда пора? Куда же мне теперь?

– Как куда? Иди в дом, он теперь твой, ты его хозяин, его страж.

– В дом? Какой дом? Где дом? Ты куда, старик, куда ты уходишь?

– Мне пора. Пришло моё время. Я ждал его пятьдесят лет, я сделал всё, что нужно, теперь твой черёд. А я пойду к ней, она ждёт меня.

– Где?

– На дороге.

– Я пойду с тобой.

– Нельзя нам вместе, пойми. Придёт и твоё время, как пришло моё, а сейчас ты должен идти в дом. Вот уже дождик начинается. Скоро приедет он, ты должен его встретить. Иди, пожалуйста, оставь меня, мне нужно подготовиться, как-никак пятьдесят лет прошло, узнает ли…

– Кто ты, старик? Скажи мне хоть имя твоё.

– Я? Хм, что тебе в моём имени. Странное оно, сколько лет живу, а так и не знаю, что оно означает. Она знает, только она и знает.

– Не может быть. Послушай, ты хочешь сказать…, твоё имя Аякко?

– Я ничего не хочу сказать. Я уже всё сказал. Прощай, Аякко.

– Здравия желаю, господин обер-полицмейстер. Разрешите войти?

– А, это ты, урядник, заходи, заходи. Слышал я, на участке твоём не всё благополучно, беспорядки какие-то. Ну-ка, расскажи поподробнее.

– Никак нет-с, господин обер-полицмейстер, никаких беспорядков-с, всё спокойно и благопристойно.

– Что ж, и пожара никакого не было?

– Так точно-с, пожар был, большой пожар, усадьба князя …ого сгорела. Вся дотла. Пожарные не подоспели, усадьба-то в лесу, далече от города.