В конце концов чеченцы решили разобраться с проблемой раз и навсегда: а именно – украсть Мориса и заставить его переписать на них весь имеющийся бизнес.

Вопрос о технической стороне дела был быстро разрешен, когда стало известно, что пятого числа Морис вместе с друзьями будет чествовать какого-то Раджаба, нового чемпиона мира по ушу-сяньда. Застолье должно было состояться в гостинице «Савой», платил за все, разумеется, Морис. Морис вообще восхищался спортсменами и отдавал им деньги совершенно бескорыстно. Был известен случай, когда он подарил чемпиону-вольнику шестисотый «Мерседес», и когда через неделю у «Мерседеса» сломался топливный насос, чемпион пришел к Морису среди ночи и избил его так, что Морис месяц провалялся в больнице.

Это не уменьшило восхищения Мориса спортсменами.

Было известно, что на чествование соберутся не только аварцы, но и вообще много известных в Москве людей, и у некоторых из них при себе, разумеется, будут пушки. Поэтому были заряжены менты, которые в разгар застолья должны были зайти в зал и забрать всех присутствующих. Мориса надлежало не арестовывать, а наоборот, оставить одного.

После того, как бандитскую публику развезут по изоляторам, планировалось прийти и изъять Мориса. Прелесть всей комбинации заключалась в том, что все стрелки переводились на несчастного тата. Ведь чего будут ждать арестованные? Они будут ждать, что Морис кинется выручать их с деньгами.

А что они подумают, когда выяснится, что Морис не только не кинулся выручать их с деньгами, но, наоборот, бесследно свалил?

Они подумают, что это Морис их слил.

Все сошло как нельзя лучше. Мусора ввалились в «Савой» в самый разгар веселья и разом выполнили месячный план по ворам, стволам и наркотикам. Всех положили на пол, а кого-то и вбили в этот пол ниже плинтуса. Морис сидел за столом и икал от изумления. Кто-то из воров уже кидал на Мориса подозрительные взгляды: паранойя – профессиональное заболевание бандитов и диктаторов.

Всех увезли, а Морис остался посереди накрытых столов, – и в эту минуту в зал вошли трое чеченцев. Морис, всю жизнь страдавший из-за доверчивости, так и не сообразил, что происходит. Он решил, что новоприбывшие просто опоздали на чествование, и бросился к ним со словами:

– Аслан! Тут… Влада увезли! Керима взяли, надо срочно звонить, договариваться, Асланчик, если какие деньги…

Аслан сложил губы в ниточку и откровенно вынул из-за пояса пистолет с глушителем. Пистолет отвечал представлениям Аслана о прекрасном и габаритами немногим уступал зенитной установке. Ствол уперся в толстенькую индюшачью грудку Мориса.

– Пошли, – сказал Аслан, – через черный ход.

В этот момент дверь зала распахнулась, и на сцене появилось новое действующее лицо. Это был высокий – почти под два метра ростом – двадцатилетний парень в жемчужно-сером костюме с подобранным в тон галстуком. У парня были белокурые волосы, голубые глаза и белая нордическая кожа, обтягивающая аристократическое лицо с изящно вылепленными скулами и маленьким ртом.

Проклятый фриц, видимо приехавший на одну из бесчисленных конференций, проводившихся в залах «Савоя», ошибся комнатой. Мочить иностранца явно не требовалось, и Аслан повернулся так, чтобы заслонить от его взгляда пистолет с глушителем. Он ожидал, что докучливый посетитель повернется и уйдет, но глупый тевтон, вместо того, чтобы сообразить, что дело пахнет жареным, сделал шаг вперед и на безупречном германском наречии поинтересовался у чеченцев:

– Bitte entschuldigen, Ich suche…

Даже если бы Аслан и понимал по-иностранному, он бы так никогда и не узнал, кого именно ищет этот персонаж из «Кольца Нибелунгов». В следующую секунду левая ладонь арийца ударила вперед. Удар был такой силы, что мгновенно размозжил хрящи и вогнал носовую перегородку глубоко в беззащитный мозг. Чеченец умер раньше, чем упал на землю. Незнакомец подхватил выпавший из его рук пистолет. Сухо крякнули два выстрела, белокурая бестия сгреб Мориса в охапку и приказал:

– Валим отсюда. Гд е братва? Что ваще, тут за цирк?

Спустя пятнадцать минут дрожащий от ужаса Морис сидел в «Мерседесе» напротив 83-го отделения милиции, куда увезли всех задержанных, а белокурый торговался с главным ментом о том, сколько будет стоить всех отпустить. Мент просил триста тысяч, но до десяти утра. «Если после десяти, – сказал мент, – будет пятьсот».

Они сошлись на двухстах пятидесяти, и белокурый, сев в машину, сказал Морису:

– Поехали за лавэ. В темпе.

Морис, разумеется, понимал, что деньги причитаются с него. Во-первых, это он был устроителем банкета. Во-вторых, как-то так всегда получалось, что деньги брали именно с него. Но больше всего его изумляло другое.

– А вы… кто… собственно? – спросил Морис.

Тевтон рассмеялся.

– А я, собственно, виновник торжества. Меня зовут Раджаб. И если ты когда-нибудь назовешь меня по-другому, я тебе глаза на жопу натяну и моргать заставлю. Понял?

* * *

Хаген Адриан Мария Хазенштайн родился в маленьком горном селе, которое называлось Мюнхен и было расположено в сорока километрах от Бештоя.

Это было одно из двух чисто немецких сел, находившихся между хребтами Алатау и Яналык. Немецкие колонисты были поселены там в середине 19-го века, дабы приучить диких горцев к порядку и единообразию, а буде возможность – обратить их в христианскую веру. Село состояло из аккуратных домиков с красными черепичными крышами и каменной лютернской киркой на главной площади. В 1944-м году оба села были высланы в Казахстан за компанию с чеченцами, и бабушка Хагена рожала его отца в теплушке с двумя чеченками-повитухами. Когда она умерла при родах, одна из чеченок выкормила дитя.

В 57-м немцы вернулись назад. Они нашли свое село занятым – в домики с черепичными крышами заселились аварцы, ногайцы и греки. Хазенштайн-старший взошел на порог своего дома, который достался ему от деда и прадеда, посмотрел на черноволосых детей, играющих с кошкой, сел и заплакал. Кто-то тронул его за плечо, и, обернувшись, Адриан Хазенштайн увидел за собой высокого худого старика в барашковой шапке и с крючковатым посохом в руке.

– Тебе не стоит беспокоиться, – сказал старик, – это ваши дома, и вы будете в них жить. Клянусь Аллахом, нет преступления страшнее, чем отнять у человека дом, где жили его предки.

Горцы выполнили свое обещание: они ушли из немецкого села, как они ушли из чеченских сел, занятых новыми жильцами по приказу советской власти. Никто не покусился на чужой кров, а спустя немного времени на противоположном склоне горы, в десяти километрах от Мюнхена, выросло село-побратим, основанное теми, кто вернул дома их хозяевам.

Ничего не изменилось в селе Мюнхен: все так же блестело оно красными черепичными крышами, и коровы, выгоняемые по утрам на пастбище, все также звенели силезскими колокольчиками, и учительница в школе говорила с учениками начальных классов на языке Шиллера и Гёте. Вот только каменная лютеранская кирка на главной площади навсегда осталась мечетью, и у новорожденных детей, помимо официального, в паспорте записанного имени, все чаще появлялось еще одно, домашнее. Например, Хаген – и Раджаб.