Но когда я вернулся, оказалось, что она по-прежнему стоит у окна, устремив неподвижный взгляд в белое небо. Сердится на себя. Жалеет, что пришла! Я окликнул ее; она медленно, с видимым трудом повернула ко мне голову.

И тут я, можно сказать, вынырнул из тумана грез. Упал с облаков.

"Что с тобой, — пролепетал я, — Света?"

Ее лицо было залито слезами.

"Что случилось?"

Она молчала. Сбитый с толку, я топтался на пороге и чувствовал себя виноватым — но в чем?

"А?"

"Ничего".

Тряхнув головой, она подошла к столу, вытерла глаза, высморкалась, щелкнула сумочкой. Села. Я терялся в догадках. Машинально я смотрел, как она оправила платье на коленках.

"Леня, — сказала она. — Мне нужно тебе кое-что сказать".

Теперь было слышно, как в конце переулка гудел автомобиль. Где-то ворковал радиоприемник. Внезапная мысль пронзила меня. Она беременна. У нее связь с киноартистом; родители ни о чем не подозревают. Вот зачем я ей понадобился. Она решила открыться мне!

Вместо этого она сказала:

"Леня, у нас несчастье. Дело в том, что мой отец арестован".

Стало тихо, так тихо, что звон крови в сонных артериях был подобен грохоту водопада. И вот без звука и скрипа открылась дверь, за дверью стояла белая змея. Голова ее была точно изваяна из алебастра, а глаз у нее не было.

Мы молча смотрели друг на друга.

"Почему ты стоишь? Садись".

Я пробормотал:

"У меня чайник на кухне".

"Не надо чайник. Сядь".

Мало-помалу звуки мира стали возвращаться ко мне. Автомобиль по-прежнему сигналил. Шофер сошел с ума!

"Вот так история, — сказал я. — И когда?"

"Две недели назад".

"А… за что?"

Она пожала плечами.

"Откуда я знаю. Неизвестно!"

"Но ведь… — я замялся. — Должна же быть какая-то причина".

"Какая причина? — сказала она зло. — Он не вор и не грабитель".

"Да, да, конечно".

Я кивал головой, стараясь собраться с мыслями. Разумеется, это было известно нам с детства. Слова привычные, как "Широка страна моя родная", тотчас всплыли в памяти. Но, Боже мой, как все это было далеко от нас! А теперь — здесь, рядом?

Я обернулся: дверь былы закрыта. Но змея была тут, она стояла за дверью.

"Понимаешь, — проговорила задумчиво Светлана, — у меня было такое чувство, будто я проснулась случайно. Будто меня оторвали от важного дела, а то, что тут происходит, все ерунда, пустяки".

"А они?" — спросил я.

"Они-то не спали. У них свет горел. Потом слышу — отец говорит: "Это за мной". А у меня в голове все та же дурацкая идея: когда они наконец потушат лампу? Вдруг звонок, и сразу же начали колотить в дверь. Видимо, это уже второй раз звонили, в первый раз я не слыхала. Папа выходит в коридор, он был уже одет, и спрашивает: "Кто там?" А они отвечают: "Проверка паспортов". Понимаешь, у меня из головы не идут его слова: "Это за мной". Выходит, он ждал?"

"Ну, а дальше?"

"Дальше — вошли двое. Кот и лиса…"

"Кто?" — спросил я.

"Кот и лиса, — повторила Светлана. — Ты что, забыл?

В масках, с громадными пистолетами, расширяющимися на концах. В болотной тине, х-ха-ха?"

Ни с того ни с сего ее начал душить смех.

Она ослабела. Мы сидели рядом, я что-то говорил ей, обнимал ее за узенькие плечи, и долго-долго в пустой комнате, пронизанной пыльным лучом солнца, звучали наши тихие голоса. Она рассказывала мне о себе, о маме, о давнем детстве, о любимых игрушках, о днях рождения, и все это казалось мне бесконечно важным, дорогим и прекрасным. Никогда еще я не любил ее так нежно и благоговейно. Стыд, скованность, неуклюжесть — все развеялось, стена, стоявшая между нами, рухнула; наши души были открыты друг другу. В этом одиночестве вдвоем, среди враждебного и жестокого мира, мы чувствовали себя бесконечно близкими, мы были не товарищами, нет, и не влюбленными, мы были осиротелыми детьми, сестрицей Аленушкой и братцем Иванушкой, в темном лесу, на берегу ручья.

В кухне громко сердился чайник.

’’Иди, выключи, — сказала она. — Он весь выкипит”.

"Не пойду. Пускай”.

"Иди. Потом возвращайся ко мне".

Я вернулся и сел возле нее, но что-то мешало мне снова привлечь ее к себе. Она положила мне голову на плечо, и некоторое время мы сидели молча.

"Знаешь, — сказала Светлана медленно, глядя в пол, — я, наверное, уеду. Нас куда-нибудь сошлют, это неизбежно".

Я горячо разубеждал ее: при чем тут они? Ведь они ни в чем не виноваты.

Она возразила:

"Так было со всеми".

"А как же университет? — спросил я растерянно. — А… я?"

"Ты? — Она пожала плечами, сделав вид, что не поняла моего вопроса. — А при чем тут ты? Ты как жил, так и будешь жить".

Но именно потому, что она так истолковала мой вопрос, предательское чувство вновь как будто на миг лизнуло меня холодным