Часто по вечерам, после ужина, когда усталая до невозможности мать мыла посуду, Майкл с ненавистью смотрел на лысеющий череп отчима, сидящего в своем кресле с газетой в руках и представлял, как сковородка в его собственных руках врубается в эту ненавистную лысину. Эта картина представлялась ему так ясно, так ощутимо, что иногда он слышал хруст костей и видел, как брызжет кровь.

Майкл помогал матери чем мог и иногда, когда отчима не было дома, он спрашивал, почему она вышла замуж за такого урода. Мать сердилась на Майкла за такие слова, говорила, что отчим несчастный человек, что он очень любит и ее, и Майкла, просто не может это показать. Майкл видел, что любовь матери к отчиму слепа, и ничего не мог с этим поделать.

Чтобы как можно меньше видеть отчима, Майкл много времени проводил в школе, благо что он был центровым нападающим в школьной футбольной команде. Его ценили за скорость, бешеный напор, терпение к боли и неукротимость. Майкла могли остановить только совместными усилиями двух-трех защитников. Часто, когда Майкл получал мяч от квотербека и начинал прорываться вперед, комментатор восторженно начинал кричать: «Вот мяч снова у Фапгера! Он прорывается, да, он прорывается вперед! Уф, он сбивает с ног защитника, опрокидывает второго! Леди и джентльмены, его НЕВОЗМОЖНО остановить! Это человек-ракета, экспресс „Пушечное ядро“! Смотрите, смотрите! Фапгера пытаются остановить пятеро человек из команды „Тигров“! Ха-ха, не тут-то было, дамы и господа, такие штуки с Фапгером не проходят! Он сби-и-и-вает их с ног, смотрите, я не верю собственным глазам, он сбивает троих, как кегли в кегельбане! ОН ПРОРЫВАЕТСЯ, дамы и господа, он снова прорывается! Тачдаун, тачдаун, снова тачдаун! „Пираты“ вырываются вперед в первой же половине игры! Фапгер снова совершает прорыв, дамы и господа, снова ПРОРЫВ Фапгера!!!»

Противники побаивались Майкла, он прорывался вперед так, как будто бежал с гранатой против танка. Казалось, только танк и сможет остановить его. Становиться в блоке против Майкла рисковали только защитники, которые были тяжелей килограммов на тридцать, иначе они рисковали оказаться на земле еще раньше, чем успевали понять, что Майкл уже сорвался вперед. Сам Майкл рвался вперед, представляя перед собой отчима. Когда бешеная злость заполняла голову красным огнем, Майкла невозможно было остановить.

Никто не знал, чем объяснить то, как Майкл ведет себя на поле. Скорее всего, над этим никто особенно не задумывался. Тренер команды был согласен носить Майкла на руках, если бы ему, конечно, взбрела в голову такая идея, все «Пираты» обожали Майкла – он не был злым или заносчивым, был компанейским, добрым и отзывчивым парнем. Друзья любили его, некоторые девушки из школы были согласны отдаться ему прямо на футбольном поле, в школе он учился нормально, для него не было особой трудностью решать задачки из алгебры или писать сочинения на заданную тему. Особыми талантами Майкл не блистал, но и полным дебилом не был. Учителя относились к нему хорошо: он никогда не грубил, был вежлив, но сам никогда не вызывался отвечать.

Это было следствием долгого общения с отчимом. За столом отчим обычно рассказывал, как прошел его день на работе, что он ел на ланч, как оперировал кота или собаку, причем со всеми подробностями и деталями. Часто отчим замолкал, закончив фразу и когда Майкл открывал рот, чтобы рассказать, как прошел его день в школе или как он отлично сегодня сыграл на перехвате, то отчим начинал брюзжать: «Что это ты себе позволяешь, мальчик? Я еще не договорил!» А потом, когда ужин или обед уже подходил к концу, отчим поднимался из-за стола и говорил матери: «Вот смотри, как ты воспитала своего сына, Марта, он до ночи болтается неизвестно где, а потом перебивает меня во время разговора». Мать возражала, что Майкл не болтается где попало, а играет в футбол и что им гордятся в команде и в школе, на что отчим презрительно цедил: «Да что с этого футбола, игра для идиотов. Лучше работу нашел…» После чего мать смущенно замолкала – отчим был для нее почти что божеством. Поэтому Майкл предпочитал приходить домой как можно позже, быстро ужинать и ложиться спать.

Когда отчим не обращал на Майкла никакого внимания, это считалось удачным днем. В субботу и воскресенье Майкл старался улизнуть из дому пораньше, в этом ему помогали встречи с девушками. Можно было позвонить подружке и на весь день пропасть в кинотеатре или в боулинге. Дома Майкл не рассказывал ничего из происшедшего с ним за день, даже матери. В последнее время она уставала все сильней, все чаще у нее не хватало сил, чтобы убрать со стола и помыть посуду. Майкл говорил матери, пустив воду в раковину на кухне, чтобы не слышал отчим: «Ты бы поберегла себя, мама», на что мать обычно отвечала, что все нормально и пройдет само собой…

Само собой ничего не проходит. На второй день после выпускного вечера Майкла мама упала в обморок посреди смены на фабрике и умерла от сердечного приступа еще до того, как приехала машина скорой помощи. В похоронной конторе, куда привезли тело матери, отчим совершил большую ошибку, проворчав онемевшему от горя Майклу: «Твоя мать никогда не слушалась меня, мальчик. А слушалась бы – прожила бы дольше». Майкл схватил отчима за горло и заорал так, что его безумный вопль сбежались все, кто был поблизости:

– Это ты ее убил, ублюдок, это ты ее убил!

Он чуть не удушил отчима, тот уже начал хрипеть от недостатка кислорода, когда трое служащих похоронной конторы смогли наконец разжать побелевшие от напряжения пальцы Майкла. Потом кто-то из служащих сказал своей жене: «Это было похоже на стальные прутья арматуры».

На следующий день Майкл записался в армию и никогда больше не возвращался в свой родной город и никогда больше не видел человека, ставшего последним мужем его матери. От отчима у него осталось только одно – этот противный внутренний голос, отравлявший иногда его существование своим болезненно знакомым брюзжащим голосом, вечно приговаривающим «мальчик» в конце фразы.

Майкл, помимо воли, вспомнил потом отчима, когда мысленно прокручивал в памяти всю картину первого боя.

Бой действительно больше напоминал планомерное избиение, чем бой с равным противником.

Так получилось, что сейры оказались в секторе обстрела двух крупнокалиберных пулеметов. Длинные очереди справа и слева огненными иглами воткнулись в стаю, в то время, как Швед стрелял из многозарядного гранатомета по сейрам прямо перед собой.

Разрывы гранат ложились чуть позади сейров так, что они оказались в огненном мешке: по бокам – пулеметный огонь, в центре и позади – огонь из гранатомета.

Вторая рота стреляла из всех имеющихся в наличии стволов и активно использовала подствольные гранатометы, так что огонь был ураганным и безжалостным.

По правде сказать, с пятидесяти метров мало кто бы промахнулся. К расположению второй роты бежали все, кто не был занят в оцеплении двух других секторов, бежали огнеметчики из спецкоманды Майкла, бежали Адам и Ричард, но все они опоздали.

Бой закончился очень быстро, вторая рота отстреляла по одному магазину максимум, когда Майкл начал орать «Прекратить огонь! Прекратить огонь!» в микрофон, перемежая выкрики с руганью.