— Ты их уже пережила, нет? Я от тебя отстала, сдохла и меня похоронили. Выбросили. Использовали.

— Габри, — упрекает Мартина, — ты всегда так негативна…

Несмотря на то, что это непрофессионально, Марти поддалась уговорам и пригласила Анну Конти на праздник. Я вижу, как та внезапно возникает в дверном проеме, стесняется и робеет в безликом коричневом женском костюме.

— А ты в форме, — говорю я, подходя к ней.

— Это мой первый выход после… инцидента. Как бы там ни было, — Конти хлопает рукой по блестящей кожаной сумочке, — я принесла стихи.

— Не забудь дать их мне.

— Знаешь, я снова виделась с дочерью.

Я улыбаюсь:

— Прекрасно.

Анна слабо кивает головой:

— Да, хорошо.

— А твой муж?

Слышу щелчок зажигалки и теряюсь, глядя на огонь.

— Он не хочет меня видеть.

Приступ кашля за моей спиной.

— Я прочитала старый роман и жду новый…

Оборачиваюсь. Рита Кэтти Фрегга — не тот человек, у которого спрашивают, пришлись ли «Минорные аккорды» по вкусу. Беру «Мальборо Лайт», что мне протягивают, и слегка касаюсь руки, на которой еще не сгладились старые рубцы.

— Как поживаешь?

Рита оглядывается вокруг в поисках столика с алкоголем:

— Эх, милая, я пришла, чтобы развлечься…

Позади нее осторожно выглядывает самобытная Саманта в брючном костюме стального цвета; с неожиданным пылом бросается мне на шею и благодарит за приглашение. Представляю ее остальным и сопровождаю всех троих в центр зала, к спиртным напиткам. Саманта, высмотрев полицейского, спрашивает:

— Меня позвали оживить вечер стриптизом?

Я откликаюсь на шутку:

— Знаешь, Дженни стоит дороговато.

В этот момент приходят Ливия и Эвелина, мои юные поклонницы, и дарят Бруне цветы. Мары с ними нет, и я делаю вывод, что учительница решилась рискнуть и улететь в Форментеру. Они подходят ко мне, целуются. Эвелина рассказывает, что снова встречается с Лукой, и даже идут разговоры о том, чтобы жить вместе. Я спрашиваю, что заставило его капитулировать. А Ливия отвечает за подругу:

— Немного тумана, и он сдался.

Я оставляю их и выхожу из зала, чтобы попасть в ванную комнату. Усевшись на унитаз, мысленно подвожу итоги. Мишью звала меня вчера вечером, она поет в заведении неподалеку от Павии. Мы увидимся в ноябре, когда певица вернется, чтобы вновь дать пару выступлений в «Эмпатии».

Жаль, нет Джулии, надеюсь, в Канаде ей нравится.

Благодаря дню рождения Бруны и любезности Мартины я успешно собираю женскую коллекцию воедино и теперь фантазирую, пока те беседуют, курят, поднимают бокалы. Через час или чуть меньше они узнают все друг о друге, потому что женщины так устроены. Обменяются номерами телефонов, будут назначать встречи за чаем в «Комнате», разговаривать о мужчинах. Может быть, они никогда не станут героинями романа, моего или чьего-то другого, но они прекрасны здесь и сейчас.

Единственная, кто пока не отозвался на приглашение, это Суси. Надеюсь, что она придет. Я уже три дня повторяю Бобу, что эта женщина как раз для него и что он должен заставить Суси поменять непоколебимое мнение о мужчинах…

Выхожу из ванной и направляюсь к имениннице.

— Все хорошо?

Она морщится:

— Ни одного интересного мужчины.

— Бруна, — говорю я, — возможно, мы должны быть чуть менее привередливы.

— Ну, в нашем возрасте…

— Не говори обычную гадость, что интересные женщины не редкость, а мужчин нет.

— Эту гадость всегда говоришь ты… Кстати, об интересных женщинах, только что звонила твоя мама, хотела поздравить.

— Сожалею. Ты сильно пострадала?

— Нет. У Бука кашель. Она сказала, что в нашем возрасте мы должны быть менее привередливы.

Бруна глядит на меня торжествующе и возвращается к гостям. Издалека я слышу ее голос, призывающий танцевать под последний «R.E.M.».

Вероника тем временем блокирует Мартину в коридоре.

— Это какой период «Eagle-eye Cherry»?

— Кого?

— Ну же, Марти, — спешу я на помощь подруге, — сын Дона[16]!

Марти смотрит на одну, затем на другую.

— Да пошли вы!

Праздник окончился, и пока Бруна помогает Марти наводить порядок, а последние гости бродят между диваном и дверью, хватаю Фульвио за руку и тащу на террасу. Хочется ненадолго заполучить старого друга и разделить с ним красоту вечера. Единственный минус в том, что он бросил курить и, хочешь не хочешь, придется с этим мириться. Я видела, как он весь вечер сосал фруктовую карамель.

— Может, снова закуришь? — спрашиваю у Фульвио.

— Спасибо, — кривится он, — ты и впрямь настоящий друг. Как продвигается новая книга?

— С трудом, — признаюсь я.

— Конечно, с первой было легче.

Я смотрю на него украдкой:

— Почему?

— Ты описала четко половину своей жизни… Как бы там ни было — неплохо.

— Спасибо. Услышать это от тебя…

— Брось…

— Нет уж. Поговорим.

Он закусывает губу: мимика, которая появляется у Фульвио, только когда тот нервничает или собирается прочесть мораль.

— Не меняй ничего в книге.

— Ты прав. Это не нужно.

— Собственно в этом и проблема.

Мое лицо превращается в сплошной вопросительный знак.

— Я то и дело возвращаюсь мыслями к многообещающей двадцатилетней девушке.

Тушу сигарету в вазе с геранью.

— Жалеешь о театре?

— В том числе.

— Мне нравится писать, ты же знаешь.

— Я хочу, чтобы ты бросила это дело.

— Бред.

— Ты хочешь закончить, как Сара Бернар.

Меня разбирает смех.

— Да я еще младенец.

— Ненавижу, когда ты перетолковываешь жизни друзей, как сверхчувствительная обаятельная дура.

Поднимаю руку.

— А тебя не смущает, что мне в удовольствие заниматься такими вещами?

— Нет. Никогда.

— Не хочешь даже понять. Это ведь не сложно…