Он выпрямился, принял вертикальное положение, огляделся, оскалил острые зубы, затем медленно, с чувством провел по губам языком и почесал за ухом маленькой поджатой передней лапкой. Потом вскинул голову, сощурил обычно огромные умные глаза ученого до крохотных злобных щелок и угрожающе потянул носом воздух.

Мы все вдруг ощутили себя кормом для динозавров.

Филинчик, или, вернее, тираннозавр Филинус, запрокинул голову и издал душераздирающий рев. Это был самый жуткий звук из тех, что мне когда-либо доводилось слышать, включая вопль острова-плотожора. Фреда подпрыгнула как ошпаренная, вскарабкалась мне на спину и замерла, дрожа всем телом и крепко обхватив меня за голову руками. Кверт Цуиопю принял вертикальную оборонительную стойку, насколько это возможно для желейного существа из 2364-го измерения. А я попрощался с жизнью.

Чудовище помотало головой, словно не могло решить, кого сожрать первым, потом грузной, но шаткой походкой рептилии двинулось прямо на нас. Могу поклясться: земля дрожала при каждом его шаге. Из его пасти текла отвратительная слюна, и я был уверен, что профессор Филинчик лишился рассудка во всех своих семи мозгах одновременно и на этот раз уже точно доиграет свою роль до кровавой развязки. В панике мы все забились под мою парту и, крепко обнявшись, ожидали конца. Тираннозавр Филинус нагнулся к нам, демонстрируя исходящую пеной пасть. На наших глазах слюна капала на пол. Но тут он вдруг замер, настороженно вскинул голову, будто услышал какой-то далекий шум. Издав странный звук, он схватил со стола листок бумаги, скомкал его, подбросил и поймал на голову. Смертельно раненным зверем Филинус пошатнулся, сделал шаг вперед и, издав напоследок еще один душераздирающий вопль, замертво рухнул в нескольких миллиметрах от наших ног. Это он показал, как вымерли динозавры в результате падения метеоритов.

— После полного исчезновения динозавров на планете остался всего один-единственный заслуживающий внимания вид, — объявил профессор Филинчик в конце лекции. Он развел руками и склонил голову. — Прошу любить и жаловать: идеет — вершина мироздания.

У нас не было классных работ, домашних заданий, оценок и устных экзаменов. Филинчик никогда не задавал нам вопросов, никогда не проверял уровень наших знаний и никогда не взывал к нашему вниманию. Он просто говорил, а мы слушали.

Задавать вопросы во время лекций было не принято. Только сам Филинчик мог решать, когда и о чем говорить, какой материал подавать в данный момент и когда пора менять тему. Лекции профессора походили на испорченный радиоприемник, который самостоятельно переключается с волны на волну. От молекулярной биологии он вдруг переходил к геологоразведке, от геологоразведки — к египетской архитектуре, от которой делал поворот к учению о возникновении ядовитых газов на других планетах и снова к инсектологии, с упором на изображения замонианской трехкрылой пчелы в атлантисской восковой живописи четырнадцатого столетия. Так, например, мы могли познакомиться с самыми значительными шедеврами известковой флоринтской скульптуры, кариатическими сакральными постройками в Граальском заливе, узнать о целебных свойствах перуанского корня ротана, о брачных играх мидгардских червей, о самых ярких представителях замонианской спелеологии (одним из которых был сам Филинчик) и о двухстах пятидесяти тезисах декларации о независимости Бухтянска — и все это за одно утро.

Свободное время. Между лекциями мы слонялись по мрачным коридорам внутри горы или же просто валяли дурака в своих темных, лишенных окон каморках. Время от времени мы предпринимали отчаянные вылазки на террасу перед входом в Ночную школу, где когда-то меня высадил Мак. Но экскурсии эти длились недолго: из-за большой высоты там даже теплым солнечным днем царил ледяной холод и дул сильный ветер, к тому же мы так жадно вдыхали свежий воздух, что вскоре у нас начинали появляться галлюцинации. Удовлетворив потребность в кислороде, мы снова брели назад темными, затхлыми коридорами. Никакими физическими упражнениями мы не занимались вовсе, в Ночной школе это не считалось необходимым. Филинчик был уверен, что занятия спортом убивают важные клетки мозга. «Каждый накачанный мускул — преступление против совести», — неустанно повторял он.

У нас не было никаких развлечений, ни игр, ни книг — словом, ничего, что могло бы отвлечь от материала, которым насыщал наши головы профессор Филинчик. Закончив урок, он исчезал в своей лаборатории, где проводил опыты по сгущению тьмы, а мы бродили по классу, ели сардины или просто дремали за партами, пока он не возвращался и пе начинал новый урок. Кроме лекций Филинчика, в Темных горах не было ровным счетом ничего интересного, что, вероятно, и стало главной причиной, по которой профессор устроил свою школу именно здесь.

2364-е измерение. Иногда по вечерам мне удавалось уговорить Кверта рассказать о 2364-м измерении. Он всегда долго отнекивался — вспоминать о родине ему было нелегко, — но уж если начинал, то его было не остановить.

По определенным причинам в этом измерении очень много ковров, можно даже сказать, оно все сплошь застлано ими, ведь там, где нет ковров, зияет черная пространственная дыра. Поэтому ковры в 2364-м измерении символизируют стабильность и безопасность. Стоит оступиться, и ты летишь в пустоту. Понятно, что профессия ткача там самая уважаемая.

В настоящее время обучение ткацкому делу в 2364-м измерении (из-за отсутствия официального названия приходится именовать родину Кверта именно так) стало всеобщей обязанностью. Все остальные занятия считаются пустым времяпрепровождением. Разнообразие рисунков, сочетаний цветов, форм, размеров и материалов, из которых изготавливаются ковры, не поддается описанию: как бы Кверт ни старался создать в моем воображении подлинную картину, его красноречие все же оказывалось бессильным.

При этом никому не приходит голову использовать обычный ковролин. Это у них считается дурным тоном. И хотя существуют ковры огромных, небывалых размеров, они все равно никогда не достают от стенки до стенки, потому что в 2364-м измерении стен вовсе нет. Кверт поведал мне о дорожках из чистого золота, бережно вытканных руками искуснейших мастеров, и из шелковых нитей, многократно переплетенных из соображений надежности и безопасности. Жители 2364-го измерения довели искусство ткачества и прядения до невероятных высот, собственно говоря, они без труда превращают в ковровую нить любой из известных материалов. Кверт заверил меня, что у него на родине существуют ковры из стекла, дерева, жести, мрамора и даже из чая.

Чего только не ткут на коврах на родине Кверта: стихи, романы, целые эпосы — все это выходит в свет в виде ковров; для взрослых выпускаются тканые газеты, а для детей — длинные цветные дорожки со множеством картинок и почти полным отсутствием текста, о которых Кверт вспоминал с особой нежностью. Тончайшие мини-ковры используются в качестве денег, а транспортными средствами служат небольшие летающие экземпляры или же более крупные пассажирские ковробусы, для которых по всему 2364-му измерению устроены остановки.