Безжалостная карающая длань Возмездия и Порядка в виде дежурного десятника Ермолая долго себя ждать не заставила. И уже через десять минут вояки, размазывая кровь из разбитых носов, стояли перед суровым и молчаливым Сотником, а вся остальная мальчишеская рать дружно и прилежно изображала из себя уже давно и глубоко спящую в пастелях Невинность.

–Так-так, значит, за десятки свои стояли? – произнёс спокойно и холодно командир. А то, что каждый десяток и любой боец – это часть целого организма курса, школы и сотни, вы подумали?

Об этом как-то мальчишки не думали и стояли сейчас с понурыми головами.

– Значит, сотня, по-вашему, беременная лягушка или фекалии свиньи, так?! И кровь наших бойцов всё равно, что вода, чтобы вот так вот в дури мальчишеской её проливать?! И так вот вы её приравниваете к той, что два с половиной месяца назад рекой лилось в бою против элитных датских воинов?!

С этим Лёнька и Петька были, конечно, категорически не согласны и, если бы только можно было всё отмотать назад…

Но приговор был суров и закономерен.

Обоих завтра же утром вон из поместья! Курс поднять по тревоге, у него сейчас ночной марш бросок на те же традиционные двадцать километров. А дабы сил на дурь не оставалось, нагрузки увеличить в разы!

Обоим же десятникам из командиров нарушителей объявлялось порицание за упущение в работе со своими подчинёнными.

Курс, возглавляемый сегодня лично Сотником, ушёл на марш бросок, а Лёнька с Петькой сидели на одной лавочке возле палатки второго десятка и не могли поверить, что вот так вот обидно быстро закончилось это время трудов, учёбы, дружбы и всего того, что уже стало исподволь их родной сущностью, войдя уже в саму их кость и кровь. И как уже дальше жить без всего этого они теперь себе просто не представляли. Оказывается, нужно было вот так вот потерять это всё разом, чтобы потом разом же всё и понять.

Вернулся усталый строй их бывших товарищей в пыльных и мокрых робах. Они, вымотанные, умывались да подбадривали провинившихся мальчишек, и казалось, выйдет вот сейчас перед строем Сотник, позовёт их, поругает ещё раз последними словами, и снова будет всё как раньше.

Но нет. Десятки после построения прошли лекарский осмотр у красавиц Елизаветы с Катей, которые, как могли, успокаивали штрафников мальчишек и гладили их по светлым головёшкам. Но от этого стало им только ещё хуже и хотелось реветь, уткнувшись как когда-то давно в маменькин подол.

Затем десятки позавтракали и ушли на учёбу, а Ленька с Петькой, позавтракав отдельно от всех, были выедены дежурным капралом Мартыном Андреевичем за пределы усадьбы к тому дорожному указателю и поперечной горизонтальной оглобле, что перекрывал дальний въезд в усадьбу. Капрал, вздохнув и покрутив пшеничные усы, хлопнул их легонько по плечам и подбодрил:

– Держитесь, бойцы, может и вымолите себе прощение своей стойкостью, если, конечно до печёнок, прочувствовали свой грех. А вот соваться за пределы этого знака ни-ни, даже не думайте, не советую. Тут граница запретная для всех чужих начинается, а вы теперь, братцы, увы, чужие уже для нас. Так что, коли без разрешения в усадьбу зайдёте, то каждый будет считать вас за нарушителя! А я, думаю, что вам и того проступка, что уже был, за глаза хватило! – и, сказав это, ушёл на службу.

Нагрузка, как и приказал Сотник, была значительно увеличена. И на второй день после случившейся на курсах драки не выдержал Прошка и самолично попросился об отчислении.

Оружейник Кузьма стоял напротив Андрея и в очередной раз пытался его убедить оставить мальчишку в Школе.

– У него же руки золотые, Иванович! Он из тех двух часов, что у вас, в день на обязательные работы положены, саморучно реечно-редукторный механизм для натяжения самострела выпилил, отшлифовал и вообще до ума довёл! Это в его-то двенадцать лет, в двенадцать повторяю, Сотник!

– У мальчишки талант, он же лучшим нашим оружейником со временем станет, в ты его «взашей гонишь»!

     Андрей стоял и думал, ситуация, конечно, не простая, оставлять на курсах парня тоже не правильно будет после того, как он сам сдался и изъявил желание покинуть курсы, но и доброго и трудолюбивого сироту Андрею вот так просто выгонять тоже не хотелось. Слабенький он здоровьем был, куда же после него в жизни этой попадёт и что с ним дальше то будет никому ведь не ведомо. И так ведь молодец, сколько боролся. Пятеро то до этого ушедших, не в пример ему здоровее были.

– Ладно, Кузьма, я пока ничего тебе не обещаю, давай посмотрим и вместе выслушаем парня, а потом уже с тобою вместе примем обоюдное решение.

И Кузьма рысцой посеменил к въездному знаку со шлагбаумом.

Рядом со знаком, на скамеечке, сидели два пропылённых и совершенно несчастных воробья Лёнька и Петька. Общее горе их давно сблизило и подружило. Все эти две ночи они спали, прижавшись тесно друг к другу, делили скудную пищу, приносимую им тайком ночью товарищами, пили из одной берестяной посудки и всё на что-то надеялись. Теперь вот возле них стоял третий худой и какой-то поникший воробышек Прошка и тихо им шептал:

– Простите, братцы. Из-за меня вас выгнали, это я во всём виноват и по своей слабости вас всех подвёл. Вот и пойду теперь с вами, как мне было в десятке после вот этого всего оставаться?

– Дурак ты, Прошка, – скрипнул зубами Лёнька, – Не из-за тебя мы вылетели, а по своей дури и гордыни, прав был Сотник, когда меня отчислил вместе с Петькой, скажи, друг? – и он посмотрел на товарища по несчастью.

– Всё верно, Лёнь, нечего нам было делить с тобой, и кровь проливать друг друга нельзя было. Сотник же правильно сказал, что каждая её капля принадлежит Сотне и её беречь нужно! А мы только сейчас по-настоящему это всё поняли и оценили. И как нам дорога Школа стала и наши Курсы, со всеми вами, дошло, а ты вот так вот просто, раз и всё бросил, – и покачал укоризненно головой.

В это время к скамейке подошёл старший оружейник, оглядел печально троицу и изрёк:

– Страдаете, голуби мои? Вижу…

– Ты, Проша, пойди ка за мной, Сотник с тобой поговорить хочет.

– А это вам, – и сунул незаметно Лёньке кусок пирога, завёрнутый в холстинку, что ему только что на кухне передала главная кухарка Миронья, – Вы не отчаивайтесь только, ребята, Сотник он человек справедливый и отходчивый. За вас уже несколько человек просило, а, как в народе говорится, «вода камень точит», глядишь, и смилостивится ваш командир, – и повёл за собой бледного Прошку.

– Откуда ты и из каких сам будешь, Прохор, рассказывай,– строго глядя в глаза подростку, задал вопрос командир.

Прошка вытянулся по струнке и начал чёткий доклад:

«Родом я из Чернигова, отец там ремесленником оружейником был. Да сгорела во время пожара его мастерская, и домик, что рядом был, тоже сгорел вместе с маменькой и двумя младшими сестрёнками. Тятя только нас с моим братишкой Матвейкой успел вытащить, а там уж крыша избы обвалилась.»