Потом поплачу, если слёзы будут, думал он, целуя у разрытой могилы мёртвого Ивана и бережно укладывая в гроб гранёный стакан и две бутылки красного полусладкого крымского — любимого вина старого друга. Сам Сыскарь предпочитал крепкие напитки, а водке — коньяк или виски, но Иван, если была такая возможность, всегда выбирал красное полусладкое. Желательно произведённое в Крыму. Впрочем, к спиртному он был практически равнодушен, и Сыскарь, спроси его кто, вряд ли бы смог внятно объяснить, зачем это делает. Мысль, что неплохо бы положить в гроб другу две бутылки его любимого вина и стакан, пришла вечером накануне похорон и показалась настолько важной, что он решил обязательно осуществить задуманное. И осуществил.

— Прощай, друг, — сказал вслух. — Прости, что не смог тебя уберечь.

Не видя окружающих лиц, протолкался к опушке рощицы, зашёл за сосну, прислонился спиной к дереву, вытащил из внутреннего кармана пиджака плоскую флягу с коньяком, хлебнул как следует, часто подышал ртом, борясь с очередным приступом слёз, вытащил сигарету, закурил.

Подошла вся в чёрном Ирина. Остановилась в шаге.

— Ты как? — спросила негромко, глядя снизу вверх прямо в глаза.

— Ничего, — ответил он. — Ничего, Иришка, спасибо тебе. Выпить хочешь?

— Давай, — согласилась она.

Он протянул флягу. Ирина отпила глоток, вернула. Постояли молча рядом, Сыскарь в несколько торопливых безвкусных затяжек дотянул сигарету, бросил на землю, затоптал окурок.

— Ну что, пошли? Сейчас, наверное, закапывать начнут.

— Пойдём, — сказала она и совершенно естественным жестом, как бы ободряя и одновременно ища поддержки и защиты, взяла его под руку.

На поминках Андрей размяк. Сказалось напряжение последних трёх дней, и он, обычно не теряющий над собой контроля ни при каких обстоятельствах, в какой-то момент утратил надёжную связь с окружающей реальностью. Нет, его не шатало из стороны в сторону, и никаких пьяных глупостей он не натворил. Просто после очередной рюмки мир и чужие слова перестали восприниматься ясно и отчётливо, а память отказалась запечатлевать события в привычных подробностях.

«Домой меня на такси доставила Ирина. Это я помню. Но вот что потом… Вот же блин с чебурашкой, накушался вчера по самые брови. Ай, как нехорошо. Получается, она осталась у меня. И? Нет, ни хрена не помню. Стыдобища. Причём в любом случае».

Сыскарь стоял в проёме кухонной двери, подперев плечом косяк, и смотрел, как секретарь Ирина Москвитина ловко жарит на его кухне блины. Надо думать, на завтрак. Утреннее солнце заливало кухню радостным светом, вспыхивая в рыжеватых волосах девушки, но Сыскарю было не по себе. Нет, смотреть-то на Ирину ему было приятно. Была она невысокой, худенькой, с маленькой грудью и стройными ногами. Чуть вздёрнутый носик, веснушки, синие, с хитринкой, глаза за очками в лёгкой модной оправе. Но то обстоятельство, что секретарь была одета в его старую фланелевую рубашку, закрывавшую пресловутые стройные ноги не более чем до середины бедра, наводило на беспокойные размышления. Размышлять же было трудно. А уж беспокойно размышлять — тем более.

— Доброе утро, — сказал он севшим голосом и, не зная куда деть руки, поскрёб небритый подбородок. — Э… давно проснулась?

— Минут сорок. Иди в душ, сейчас завтракать будем.

Это вот она сейчас лукаво улыбается со значением или как? О, господи.

— Скажи…

— Да?

— А как вчера? Ну, вообще…

— Что — вообще? Андрей Владимирович, вы меня удивляете. Что это за «вообще»? Выражайтесь яснее, пожалуйста. Вчера вечером вы были красноречивы. Очень.

Издевается, подумал он. Так мне и надо.

— Это когда мы в такси ехали, что ли? — решил проявить осведомлённость Сыскарь.

— И в такси тоже. Но особенно, когда сюда приехали. Так красноречив, что я, Андрюша, подумала и согласилась.

Ой, мама…

Видимо, на узком лице Сыскаря отразилась такая сложная и яркая гамма чувств, что Ирина сжалилась.

— Да ладно тебе, — сказала она. — Ничего не случилось, не переживай. Тебе было плохо, и ты попросил меня остаться. Я осталась, но спали мы раздельно, если тебе интересно. Просто постель с тахты гостевой уже убрала. А рубашку твою старую надела, потому как не нашла фартука. Не стану же я в своей чистой одежде блины жарить!

— Ни фига себе, — слегка ожил Сыскарь. — Что, я даже не сделал попытки к тебе пристать?

— Не скажу. — Ирина ловко перевернула на сковородке блин. — Мучайся теперь. Пусть это будет платой. Суровой, но справедливой.

— Жестокосердная! — провозгласил он и направился в ванную. Теперь можно было приводить себя в порядок. Благо суббота и делами агентства заниматься не надо.

Кстати, насчёт агентства, размышлял он под душем. Теперь, после смерти Ивана, необходимо что-то решать. Одному, даже с помощью такого гениального секретаря, как Ирина, ему не справиться, это ясно. Значит, нужно искать человека, который мог бы Ваню заменить. Но делать это категорически не хочется. Потому что Ваню не может заменить никто. Так что же теперь, закрывать лавочку? Жалко. В лавочку-то сил и нервов вложено до хрена и больше, и денежку она приносит хорошую. Да и не умеет он, Андрей Сыскарёв, ничего больше делать, кроме как выслеживать, находить и ловить себе подобных. Грешных на всю душу представителей вида хомо сапиенс. Не в охрану же идти, в самом деле. Вот уж, прости господи, профессия — ни богу свечка, ни чёрту кочерга. Всегда удивлялся, как могут здоровые на вид мужики ею заниматься. Или вернуться в органы? Плохая мысль. Название с милиции на полицию поменяли, но порядки там не сильно изменились, уж это ему доподлинно известно. А раз так, то рано или поздно повторится та же история. И к колдуну Григорию не ходи.

При мысли о Григории он тут же подумал о Светлане, и на сердце посветлело. Будто лучик солнца пробился сквозь низкие, чёрные, терзаемые пронзительным холодным ветром, тучи.

«Правильно, ну его всё на фиг. Объявлю Ирке, что агентство в полном составе уходит в двухнедельный оплачиваемый отпуск. Не завтра, конечно. Скажем, через неделю, чтобы все хвосты подчистить. Тем более что и ей, и себе мы эти отпуска задолжали. Жаль, Ваня отгулять не успел. Значит, я отгуляю. И за него, и за себя. Прости, дружище. Может, я и сволочь, но по-другому поступить не могу. А то ведь уведут девчонку из-под носа, и „мама“ сказать не успеешь. Особенно такую. Решено. Сначала в Кержачи, прямо сегодня, а там поглядим».

Ирина отнеслась к его предложению о двухнедельном отпуске с пониманием. Хоть и без особого энтузиазма.

— О’кей, — сказала за блинами и чаем. — Как скажешь, начальник. Недели на подчистку хвостов нам, думаю, хватит. Там и хвостов-то, считай, нету. Пустяки. А новые дела просто не будем брать. Или отложим, если будет такая возможность.

— Вот и я так решил.

— Решил, значит, решил. Может, и правильно. Надо в себя прийти слегка после всего этого ужаса. Лично я до сих пор не верю, что Вани нет.