Теперь у доны Марии-Аны будут другие поводы молиться, куда более настоятельные. Король очень занемог, страдает приступами несварения желудка, недуг-то давний, это нам известно, но сейчас королю стало хуже, он пребывает в беспамятстве дольше, чем при обычном обмороке, вот превосходный урок смирения, столь велик король, а лежит без сознания, какая ему польза оттого, что он владыка Индии, Африки и Бразилии, мы в этом мире ничто, и все, чем владеем, здесь остается. По обычаю и из предосторожности спешат причастить его, не может же его величество умереть без отпущения грехов, подобно простому солдату на поле битвы, куда капелланам не добраться, да неохота и добираться-то, но и король порою попадает в нелегкое положение, как, например, в Сетубале, когда глядел он из окна на бой быков и вдруг ни с того ни с сего свалился в глубоком обмороке, лейб-медик тут как тут, щупает пульс, собирается отворить кровь, исповедник является со святыми дарами, но кто же знает, какие еще грехи совершил дон Жуан V со времени последней исповеди, и даже если была она только вчера, сколько можно нагрешить и в мыслях, и в деяниях за целые сутки, да и обстоятельства неподобающие, внизу на площади мрут быки, а король закатил глаза, то ли помирает, то ли нет, если и помрет, то не от ран, каковые иной раз наносят внизу животные людям, когда удается им отомстить врагу, как только что произошло с доном Энрике ди Алмейдой, которого бык подбросил в воздух вместе с конем и которого как раз сейчас уносят с двумя сломанными ребрами. Король наконец открыл глаза, на этот раз отделался испугом, но руки у него дрожат, ноги подгибаются, лицо бледно, не похож на бравого кавалера, что одним махом опрокидывает монашек, а где монашки, там и мирянки, не далее как в прошлом году одна француженка родила от него сына, видели бы его сейчас любовницы, и монастырские, и вольные, не узнали бы в этом увядшем, потухшем человечке неутомимого августейшего жеребца. Дон Жуан V отправляется в Азейтон, может, снадобья и целебный воздух вылечат его от меланхолии, так именуют медики его болезнь, по всему вероятию, его величество страдает по причине испорченных гуморов,[49]от этого обычно и происходят запоры, застаивание желчи, вторичные следствия черной меланхолии, каковою болен монарх, а детородные органы в полнейшем порядке, невзирая на любовные излишества и на то, что рискует он подцепить французский недуг, в этом случае будут пользовать его вытяжкою из шпорника, наилучшее лекарство для болезней рта и десен, а также семенников и всего, к сему прилежащего.

Дона Мария-Ана осталась молиться в Лиссабоне, а затем отправилась в Белен продолжать молитвы. Говорят, она весьма не в духе, оттого что дону Жуану V неугодно доверить ей правление королевством, воистину дурно, когда муж оказывает жене подобное недоверие, впрочем, он просто заупрямился, чистейшая случайность, в будущем королева примет регентство, покуда король довершает курс лечения в благословенных полях азейтонских, а при нем находятся аррабидские францисканцы, и волны плещутся, как всегда, и цвет моря прежний, и запах полон извечного очарования, и прибрежные заросли благоухают, как прежде, а инфант дон Франсиско тем временем остался один в Лиссабоне, при дворе королевы, и вот он уже плетет вязь паутины в уповании на то, что брат умрет, а сам он будет жить, Если не сыщется лекарств от этой самой меланхолии, от коей столь тяжко страждет его величество, если будет угодно Господу столь рано завершить земную его жизнь, дабы поскорее сподобился он жизни вечной, я, как следующий по возрасту брат его и, стало быть, член царствующего семейства, как деверь вашего величества и всепокорнейший слуга вашей красоты и добродетели, мог бы, осмелюсь молвить, воссесть на престол, а заодно возлечь на ваше ложе, мы бы поженились честь честью и как положено, ибо могу поручиться, что по мужским качествам ничуть не уступлю брату, еще чего не хватало, Еще чего не хватало, что за неподобающие речи, мы ведь в свойстве, король еще жив, и моими молитвами, если слышит их Бог, не умрет, к вящей славе королевства, тем более что у меня должно быть от него, как уже было написано, шестеро детей, и покуда не хватает троих, Однако вы, ваше величество, видите меня во сне почти каждую ночь, я-то знаю, Это правда, я вижу вас во сне, женская слабость, сокрытая в глубине моего сердца, я даже на исповеди в ней не исповедуюсь, но, как видно, сны оставляют отпечаток на лице, если так легко угадать их. Так, значит, если умрет мой брат, мы поженимся, Если это послужит ко благу королевства и не причинит оскорбления Богу и урона моей чести, мы поженимся, Хоть бы умер он поскорее, я хочу стать королем и спать с вашим величеством, надоело мне быть инфантом, Мне вот надоело быть королевой, но не могу быть никем другим, что с ним, что с вами, а посему буду молиться за здравие моего супруга, не оказался бы преемник еще хуже, Так вы полагаете, ваше величество, я буду худшим мужем, чем мой брат, Мужчины все скверный народ, только каждый плох на свой лад, вот и вся разница, и сей мудрой и скептической сентенцией завершился разговор во дворце, первый из многих, коими дон Франсиско будет донимать королеву в Белене, где пребывает она ныне, в Беласе, куда отправится спустя некоторое время, в Лиссабоне, где примет он регентство, будет говорить он ей об этом и в дворцовых покоях, и в дворцовых садах, так что сны доны Марии-Аны уже не будут такими, как прежде, столь волнующими дух, столь будоражащими плоть, теперь инфант является лишь затем, чтобы сказать, что хочет быть королем, ну и пусть себе хочет, на здоровье, ради этого не стоит видеть сны, так говорю вам я, королева. Заболел король тяжкой болезнью, умер сон доны Марии-Аны, король потом выздоровеет, но сонные мечтания королевы уже не воскреснут.

Не только беседы женщин удерживают мир на орбите, но еще и сонные мечтания. Они-то, сонные мечтания, и венчают мир лунной короной, а потому рай небесный и есть то сияние, что таится в мыслях человека, а может, мысли человека и есть истинный и единственный рай. Возвратился из Голландии отец Бартоломеу Лоуренсо, а привез он алхимическую тайну эфира или нет, узнаем позже, но, может быть, тайна эта никакого отношения не имеет к алхимии былых времен, может быть, достаточно всего лишь слова, чтобы наполнить округлые сосуды для летательной машины, вот Богу по крайней мере достаточно было Слова, и из сей малости было создано все сущее, истину эту внушили священнику в Белемской семинарии, что в бразильском городе Байя, а позже, посредством более изощренной аргументации и углубленных штудий, закрепили на богословском факультете Коимбрского университета, еще до того, как поднялись в воздух его шары, а теперь, по приезде из Голландии, он снова вернется в Коимбру, человек может быть великим летателем, но ему очень и очень не помешает стать бакалавром, лиценциатом и доктором, и тогда будут его почитать, даже если он не летает.

Бартоломеу Лоуренсо отправился в усадьбу Сан-Себастьян-да-Педрейра, три долгих года минуло со дня его отъезда, сарай был заброшен, материалы валялись на полу, не стоило труда прибирать, никто все равно не догадался бы, что здесь затевается. Под кровлей порхали воробьи, залетели сюда через прореху меж двумя разбитыми черепицами, жалкие птахи, никогда не взлететь им выше макушки самого высокого ясеня в усадьбе, воробей птица, что держится поближе к земле и к перегною, ко всходам и к навозу, по воробьиному трупику сразу видно, что птичка эта невысокого полета, такие хилые крылышки, такие хрупкие косточки, а вот моя пассарола взлетит так высоко, насколько взгляду доступно, только поглядеть на каркас, вон какая прочная будет лодка, что меня поднимет, железные части за это время заржавели, скверный признак, не похоже, чтобы Балтазар сюда наведывался, а сколько я просил его, да нет, видно, приходил, вот следы босых ног, Блимунды с ним не было, а может, Блимунда умерла, спал на тюфяке, одеяло откинуто, будто только что встал, лягу на этот же тюфяк, накроюсь этим же одеялом, я, отец Бартоломеу Лоуренсо, возвратившийся из Голландии, куда ездил проведать, умеют ли люди в других странах Европы летать с помощью крыльев, продвинулись ли в этой науке дальше, чем я здесь, в стране мореплавателей, а в Зволле, Эде и Нийкерке я набирался знаний у кое-кого из ученых старцев алхимиков, из тех, кто умеет сотворить солнце внутри реторты, но впоследствии умирает странной смертью, высыхает до того, что становится похож на пучок соломы, и, подобно соломе, сгорает, вот о чем просят все в смертный час, я не оставлю ничего, кроме пепла, они воспламеняются сами собой, а меня ожидала здесь эта летательная машина, еще не умеющая летать, вот округлые сосуды, каковые должно наполнить небесным эфиром, думают люди, что ведают, о чем говорят, глядят на небо и говорят, Эфир небесный, я-то знаю, что это такое, такая же простая вещь, как слово Божье, Да будет свет, и стало светло, все дело в том, как сказать, а между тем стало темно, зажгу эту свечку, оставленную Блимундой, погашу это крохотное солнце, в моей воле раздуть его и задуть, о свечке речь, не о Блимунде, ни одно человеческое существо не может получить все то, чего желает в единственной своей земной жизни, разве что во сне, спокойной ночи.