Оказавшись на улице, он стал яростно пробиваться к помещению, где находилось тридцать воинов его личной охраны. Некоторые из них успели надеть шлемы и панцири. Однако на узкой улице им негде было развернуть правильный оборонительный строй. Эшраэльские бойцы бросались со всех сторон, молотя своими дубинами и топорами.

Белокурый, молодой Герта прыгнул с высокой лестницы гарнизонного помещения, чтобы оказаться ближе к своему командиру. Ударом копья в нижнюю часть спины он пронзил воина ибрим насквозь, у того лопнул живот и вывалились внутренности. Несчастный схватил их обеими руками и рухнул с истошным воем.

На его месте тут же оказался его товарищ, который ударил Герту дубиной по правому плечу. Кость хрустнула, рука Герты конвульсивно дёрнулась, пальцы разжались. Он успел выхватить левой рукой кинжал и ткнуть нападавшего в глаз.

Сзади его косо рубанул топор Янахана. Голова Герты отлетела, упав на последнюю ступеньку, и шевелила губами, будто хотела что-то сказать.

Солнце уже вставало. В тёмных переходах крепостных помещений долго раздавались вопли, стоны, воинственные клики. Не слышно было только ни одной мольбы о пощаде: пеласги никогда её не просили.

Несколько пеласгов всё-таки нашли в середине крепости просторную площадку. Там они стали спиной к спине, держа круговую оборону. Чётко и смертоносно работая мечом, прикрывая щитом пикшу, Меригон прорвался к этому безнадёжно сражающемуся о гряду. Его тело кровоточило от многочисленных рубцов и ушибов, но опытный боец ещё чувствовал в себе силу. Он возглавил синих воинов в последнем бою.

Возничий Лупус тоже устремился к этому оплоту яростного сопротивления. Сначала он влез на плоскую крышу низкого дома и стрелял из лука, метко поражая восставших. Однако от летевших со свистом камней из пращи, которой юноши ибрим отлично и надели, он вынужден был спрыгнуть на землю. Здесь на него просился целый десяток эшраэлитов. Тело Лупуса превратилось и кровавое месиво под дубинами врагов. Воины Янахана быстро поделили его лук, колчан, кинжал, медный шлем.

В последних сопротивлявшихся пеласгов непрерывно летели камни. Пеласги падали с разбитыми лицами и раздробленными костями. Железный меч начальника гарнизона продолжал угрожающе сверкать, доставая время от времени кого-нибудь из нападавших. Меригон искусно прикрывался круглым щитом. Наконец острый камень рассёк и его лицо; щит на мгновение опустился, меч прекратил смертоносные выпады. Метнув копьё, Янахан тут же пронзил ему горло. Меригон опрокинулся навзничь, захлёбываясь кровью. Радостно схватив железный меч Меригона, Янахан вспорол умирающему живот и вырезал у него печень.

Оставшиеся трое пеласгов ещё хрипели, истыканные копьями. Гарнизон крепости был уничтожен. Воины ибрим торжествующими воплями встретили восход солнца, пробившегося сквозь хмурые тучи.

Жители Гибы с криками восторга дожидались своих бойцов. Старый Киш благословлял внука, размахивавшего железным мечом, надевшего бронзовый пелиштимский панцирь и шлем с красными перьями. Девушки осыпали Янахана цветами. Они плясали вокруг него, распевая нежными голосами восхваления герою-освободителю.

Почтенная полнотелая Ахиноам обнимала сына и руками вытирала с его лица и панциря кровь врагов. Обнимала она и второго сына, пятнадцатилетнего Аминадаба, тоже принимавшего участие в уничтожении пелиштимского гарнизона.

Впрочем, кое-где слышались и горестные причитания. На улочках крепости погибло пятьдесят юношей ибрим. Большинство оказались местными, но некоторые и из других колен Эшраэля.

Решено было похоронить всех своих в одной пещере и завалить каменными глыбами. Трупы пеласгов следовало отвезти подальше в горы, чтобы сбросить их в глубокое ущелье на растерзание шакалам и другим пожирателям падали.

В тот же день Киш и Янахан послали гонца к Саулу в Михмас. А из Михмаса помчались гонцы во все области Эшраэля. Особенно торжественно ехали в Рамафаим, к дому первосвященника Шомуэла, с просьбой объявить «священную» войну.

Шомуэл вышел к гонцу в дурном настроении. Он молча выслушал известие о том, что Саул собирает войска и просит благословения Ягбе. Приехавший дядя Саула Нир почтительно ждал ответа первосвященника.

— Ночью я буду молиться в Скинии всемогущему богу нашему, — произнёс Шомуэл, не меняя выражения нахмуренного лица и не сказав ничего одобрительного по поводу разгрома пелиштимского гарнизона. — Наступает пора войны с вооружёнными железом князьями Гета, Аскалона и Аккарона. Не поспешил ли Саул начать с ними распрю? Не принесёт ли такая неподготовленная война горе и скорбь Эшраэлю? И почему Саул не узнал моего мнения и не просил задать эти трудные вопросы самому Ягбе? Я не знаю, что скажет бог и разрешит ли он объявить священную пойму. Я буду молиться. — Шомуэл помолчал и, отвернувшись от Нира, пошёл в свои покои.

Нир и ещё двое бениаминцев, посланных Саулом, сиротливо стояли посреди двора. Они глядели растерянно друг на друга. Собрались уж выйти за ворота.

Неожиданно Шомуэл вернулся, стукнул посохом и сказал властно:

— Передай Саулу, пусть ждёт меня семь дней. Я прибуду в Галгал и совершу жертву всесожжения. После того лишь бог Ягбе поможет народу своему победить врагов. Ступайте и сообщите моё решение.

— Слушаюсь, господин мой и судья. — Нир низко кланялся и, не поворачиваясь, пятился вместе с другими к воротам.

— Я не судья с того дня, как утвердился царём Саул. Но слышать и знать волю бога могу пока ещё только я.

Нир с другими посланными сели в повозку. Возница дёрнул вожжами, махнул ремённым хлыстом, и рослые лошаки споро побежали из города. Конечно, в пути только и обсуждали ответ Шомуэла. В обсуждении принял участие Гист, ожидавший гонцов и повозке.

— Неладно получается, — бормотал разумный и практичный Нор, качая седеющей головой. — Саул кликнул клич собираться ополчению. Люди придут и — сиди, дожидайся первосвященника. Как-будто нельзя принести жертвы и помолиться с нашим левитом Ашбиэлем. А вдруг пелиштимцы придут раньше, чем через семь дней. Начнут жечь селения и убивать людей. Что же Саулу со всем ополчением спрятаться в горах? Смотреть на это да слёзы утирать?

Ещё два пожилых бениаминца замотали неодобрительно головами. Хитроватый Гист усмехнулся и заговорил вкрадчиво:

— Я, конечно, иноземного рода, но обряд обрезания совершил, чту всемогущего и всеведающего Ягбе, жертвы всесожжения соблюдаю. Потому и дерзну, как никак, посмотреть в суть дела. А суть такова, что препочтеннейший и премудрый Шомуэл, хоть и назначил Саула царём, но это ему очень невыгодно. Стар он стал, а сыновья его, хапуги и развратители, в главные судьи нипочём не годятся. Вот Шомуэл и... сердится на Саула. А как же ему не сердиться! Саул нравится большинству народа и многим могущественным «адирим», потому что платить дани пеласгам, терпеть грабежи и набеги «ночующих в шатрах» всем стало невтерпёж. Шомуэл только и знает: ждать его, жертвы приносить с ним и ни шагу без него. Что же получается? Какой напрашивается сам по себе вывод? А вот какой. Шомуэлу было бы выгоднее и приятнее довести до того, чтобы Саул не победил ни аммонитов, ни тем более пеласгов, а был бы ими разбит. И пусть при этом погибнут тысячи сынов Эшраэля. Пусть горят селения и города, пусть детей и девушек режут, как ягнят, или продадут в рабство вавилонянам. Зато Саула лишат его царского звания и венца. И тогда вся власть в Эшраэле снова будет, как вожжи у возничего, или как посох у пастуха, в руках Шомуэла.