Мы поехали вдвоем. Оба были больны и слабы. Был декабрь, не очень морозный, но Витя неохотно выходил на воздух. Когда приезжали навестить друзья, он поднимался.

Не раз приезжали Игорь Кононов с женой и сыном, Денис и старший сын Виктора Леня и кто-то еще, не помню. Виктора утомляли разговоры, и это чувствовалось. Он предпочитал находиться в палате, да и процедур было много. Особенно замучили его уколами.

Новый год мы встретили, не выходя из палаты. У нас была маленькая бутылка коньяка, и Витя выпил половину мензурки.

Наступил 1970-й год. Что он нам принесет? Поправится ли Витя? Ну хоть немного бы ему стало лучше! Господи! Помоги! Одно-единственное желание было у меня: только бы он поправился! Но, к великому сожалению, очень скоро, через несколько дней, Вите стало резко хуже. Вызвали из Москвы консультанта-невропатолога, Это был доктор Макинский Тейяр Алиевич, который, как выяснилось, хорошо знал близкого друга Виктора Юру Феоктистова и был много наслышан о Вите.

Решение врачей, как и тогда в Пярну, было таково: немедленно отправить Виктора в Москву в больницу. Мы с Макинским умоляли врачей оставить его до конца срока в санатории (Макинский брал ответственность на себя). Он сказал мне, что будет наблюдать Витю в Москве, если я этого захочу. Витю нельзя было сейчас в таком критическом состоянии трогать, везти, а тряска при этом неизбежна. Лечение здесь в санатории такое же, как в больнице. Я — круглосуточная сиделка, и мы одни в палате.

Витю оставили в санатории, а через две недели выписали, сделав на дорогу укол магнезии.

На другой день после приезда из санатория обнаружилась новая беда: у Виктора на месте укола образовалась большая твердая опухоль. Приехал хирург из поликлиники и назначил согревающие компрессы. На другой день поднялась температура, его знобило. Доктор Голланд, уже наблюдавший Витю раньше, сказал мне, что необходимо срочно вскрыть абсцесс, так как это очень опасно в послеинсультном состоянии. Доктор Голланд договорился с опытным хирургом из института Вишневского. Необходимо только письмо из Союза писателей.

Боже мой, какая бюрократическая волокита вокруг того, чтобы положить человека в клинику и сделать, наверное, несложную для хирургов операцию!

Еду в институт с письмом-просьбой, ищу врача, с которым договорился Голланд. Найти его не могу. Меня посылают к секретарю самого академика А. А. Вишневского. Секретарь читает письмо (а таких у нее сотни) и изрекает:

— Только с разрешения Александра Александровича! Садитесь и ждите.

В приемной тьма народа. Я понимаю, что мне откажут, так как таких «пустяков» у них не делают. Сажусь и жду. Волнуюсь ужасно. Через полтора часа меня зовут к Вишневскому.

Это был человек небольшого роста, широкоплечий, что-то татарское было в его лице. Одет он был в генеральский мундир, почему-то расстегнутый на груди. Всему миру было известно, что он блестящий хирург, но мало кто знал, что у него плохое зрение.

Я представилась, отдала письмо. Он приблизил свое лицо к моему и стал меня беззастенчиво рассматривать. Потом отошел на шаг и сказал:

— А ты ничего… Так что у тебя там? Рассказывай!

В двух словах я выложила суть дела, умоляя его прооперировать Виктора в их клинике.

И вдруг странный вопрос:

— А как ты считаешь, твой муж хороший писатель?

— Очень.

Он рассмеялся и сказал:

— Ну, ты прямо как Мэри Хемингуэй. Помню, были мы с женой у него в гостях на Кубе, так эта Мэри тоже сказала, что ее муж лучший писатель в мире…

И Вишневский начал свой монолог, который длился не менее часа. Рассказал, как однажды поехал в Латинскую Америку на симпозиум и увел у нашего посла жену, бывшую певицу оперного театра. Какая она была красивая, и вообще замечательная, и спортсменка, и как в одно мгновение скончалась на теннисном корте…

Он говорил, говорил, а я разглядывала его необычный кабинет, похожий на зал, уставленный какими-то экзотическими предметами. Тут были и скульптуры, и маски, и экзотические растения, и картины. Стоял белый рояль, а на нем клетка с попугаем. Оказалось, основная часть вещей — это подарки со всего света. Благодарность «Светиле» за операции. К нему же едут со всего света.

Потом Вишневский сказал:

Завтра привози своего! Все сделаем. Отдадим в лучшие руки. Ну, пока!

Я протянула руку, благодарила…

Домой летела, как на крыльях, чтобы обрадовать Витю, что все будет хорошо. Я была в этом уверена.

Голланд сказал, что Виктора будет оперировать сын Вишневского, талантливый молодой хирург, которого в клинике звали «Александром Третьим».

Виктор казался испуганным и обеспокоенным, несмотря на доброжелательную атмосферу вокруг него.

Утром позвонил доктор Голланд и сказал, что Витю уже прооперировали. Ему, оказывается, грозил сепсис. Он просил меня приехать. Там меня сразу попросили пройти в кабинет Вишневского. Боже, как я испугалась! Значит, случилось что-то страшное!

Вишневский в зеленом халате и такой же шапочке встретил меня, улыбаясь:

— Ну, все в порядке с твоим стариком. Я сам вчера его соперировал, а дело было неважнецкое! Еще немного подержала бы его дома и — заражение крови. Что же ваши писательские врачи смотрели? Ну, ладно, пойдем, я тебя провожу к нему.

Витя лежал в палате с двумя больными. Он был бледный, какой-то жалкий… Таким я его никогда не видела. Когда увидел меня, заплакал, я тоже. Я сидела у его кровати, и мы оба плакали. Бедный, бедный мой Витя!

Примерно с 1970 года у Вити началась совершенно неприемлемая для его характера и темперамента жизнь. Какое количество лекарств он принимал! Длительные диеты, пребывание в больницах и санаториях. Когда он попал в клинику Мясникова, у него установили третью стадию гипертонии (по шкале Мясникова), то есть злокачественную. Само слово ужасно — злокачественная. Мне объяснили, что такая форма не поддается лечению, тем более — церебральная.

На Викторе испытывали новые заграничные препараты: снижали ему давление до такой степени, что он терял сознание. Это был какой-то кошмар! Его муки и поэтому — мои страдания. Мы пытались снова достать чудодейственное японское средство гамаллон. Все было напрасно. И вдруг Витин двоюродный брат Миша привез нам это лекарство из Японии и еще попросил своего друга, молодого ученого и нашего доброго знакомого Сашу Торопова привезти еще одну порцию лекарства на повторный курс.

После приема гамаллона Виктору стало значительно лучше — появилось желание работать, двигаться, общаться с друзьями. Даже изменилось выражение лица. Стали ясными глаза.

Мы поверили в возможность выздоровления. В это время вышли два сборника его рассказов. Это радовало