Определение французов как смеси обезьяны и тигра, восходящее к острослову Вольтеру, было использовано адмиралом Шишковым – главным русским пропагандистом Отечественной войны 1812 года. Составленные им императорские манифесты, воззвания и послания войскам были знакомы каждому. В «Известии» от 17 октября 1812 года Шишков писал:

«Сами французские писатели изображали нрав народа своего слиянием тигра с обезьяною, и когда же не был он таков? Где, в какой земле весь Царский дом казнен на плахе? Где, в какой земле столько поругана была Вера и сам Бог? Где, в какой земле самые гнусные преступления позволялись обычаями и законами? Взглянем на адские, изрыгнутые в книгах их лжемудрствования, на распутство жизни, на ужасы революции, на кровь, пролитую ими в своей и чужих землях…»

Так что подписавшись «Французом», Пушкин вписал в скобках известный всем и каждому в поколении 1812 года мем про тигра и обезьяну и даже вообразить себе не мог, что его кто-то проассоциирует не с его французским вольнодумством и распутством, а с мнимым «африканским происхождением».

Было ли искажение Комовским (прозванным лицеистами «Фискалом») смысла пушкинского прозвища злонамеренным, нарочно ли он забыл про формулу Шишкова и приписал «обезьяну» внешности Пушкина, или же просто запамятовал за старостью лет – сейчас уже не разобрать, хотя тон воспоминаний его малодружелюбен к Пушкину. Комовский был поляк и вряд ли с симпатией мог относиться к автору «Клеветникам России» и «Бородинской годовщины».

Юный Пушкин был светло-русым блондином. «У меня свежий цвет лица, русые волосы и кудрявая голова» – написал он в 15 лет по-французски в «Моём портрете». Волосы его немного потемнели после перенесённого в 1819 году тифа, когда пришлось остричься наголо. «В нём ничего нет негритянского», – отмечала фрейлина А.О. Смирнова-Россет.

Если смотреть на внешность Пушкина не сквозь нелепую «негритянскую» мифологему, а через портреты последних лет жизни, написанные Соколовым или Райтом, мы примем его, скорее, за англичанина, нежели за эфиопа. Матового цвета лицо украшали длинный, без малого гоголевский, нос, и стеклянно-голубые глаза. Это был интеллигентный, но злой и насмешливый, чрезвычайно умный человек.

«Арап Петра Великого» – Абрам Петрович Ганнибал был прадедом Пушкина, а его женой, прабабкой поэта, была немка Христиана Шеберг. Так что Пушкин был не более эфиопом, нежели немцем. Дед Пушкина Осип Абрамович Ганнибал, владелец Михайловского, был женат на Марии Алексеевне Пушкиной, а их дочь вышла за другого представителя того же боярского клана Сергея Львовича Пушкина (по матери Чичерина).

Как показал С.Б. Веселовский в своих «Исследованиях по истории класса служилых землевладельцев», Пушкины были одной из ветвей древнейшего из русских аристократических служилых родов – Ратшичей[53]. «Мой предок Рача, мышцей бранной, святому Невскому служил». Прямым предком Пушкина был знаменитый дружинник Александра Невского Гаврила Алексич (прадедом которого в родословцах числится Ратша, которого не следует путать с Ратмиром – ещё одним дружинником Александра).

Пушкины были в родословной Александра Сергеевича и со стороны отца и со стороны матери. Так что на вопрос «кто был Пушкин по происхождению?» самый точный ответ таков: Пушкин по происхождению был Пушкин.

VIII.

6 июня 2009 года я до подкожной изморози продрог на празднике в Пушкинских Горах и, попивая сбитень из самовара, читал с бывшего тогда в новинку смартфона юбилейные рассуждения одного из наших либералов: «Национальное чувство Пушкина, не дожившего до культуры модерна, не нуждалось в изобилии кокошников, оканье и прочем».

Меня разбирал пушкинический хохот – среди долговых записей Пушкина числится «долг за починку кокошника Натальи Николаевны». Кокошник был обязательной деталью парадного наряда дам при николаевском дворе согласно «Описанию дамских нарядов для приезда в торжественные дни к высочайшему двору», приложенному к законодательному «Положению о гражданских мундирах» от 27 февраля 1834 года: «Всем вообще Дамам, как придворным, так и приезжающим ко двору, иметь повойник или кокошник произвольного цвета с белым вуалем».

Русская рубаха сопровождала Пушкина в течение всей его жизни. На двенадцатилетие Арина Родионовна подарила Саше «красную рубашку собственной работы с вышивкой по вороту и на обшлагах». Опочецкий купец Иван Лапин оставил свои воспоминания о том, как в Михайловском, точнее, в Святых Горах, 29 мая 1825 г. «имел счастье видеть Александра Сергеевича господина Пушкина, который некоторым образом удивил странною своею одеждою, а например: у него была надета на голове соломенная шляпа, в ситцевой красной рубашке, опоясавши голубою ленточкою, с железною в руке тростию, с предлинными бакенбардами, которые более походят на бороду; также с предлинными ногтями, которыми он очищал шкорлупу в апельсинах и ел их с большим аппетитом, я думаю около 1/2 дюжины»[54].

Памятуя об этой записи, я, и без того одетый в русскую рубаху, нашел на праздничном базаре в Михайловском соломенную шляпу и нацепил её себе на голову. Каково было моё удивление, когда, года через полтора, добрые люди без которых мир не стоит, доложили мне, что моё фото в таком облике высмеял Виктор Пелевин в «Ананасной воде для прекрасной дамы» описывая Доброслава: «Это был молодой еще человек – невысокий, полный, с рыжей бородкой и светлыми волосами. Он был весьма странно одет: его рубаха была густо расшита славянским орнаментом, а за плечами болталась соломенная шляпа пасечника». Так на пушкинской соломенной шляпе я въехал в большую литературу, назвать ли её «русской» – каждый может подбросить монетку.

Знаменитые пушкинские бакенбарды были на деле бакенбородой. Заменой категорически запрещенной в то время представителям русского дворянства бороды. Выемка на подбородке и отсутствие усов делают эту растительность на лице вроде бы и не криминальной для петровских порядков, но опытный взгляд купца Лапина не обманешь.

В своём «Рославлеве» Пушкин вкладывает в уста Жермены де Сталь такую отповедь русскому угоднику загранице, вздумавшему потешаться над русскими бородами: «Народ, который, тому сто лет, отстоял свою бороду, отстоит в наше время и свою голову».

IX.

Бакенборода Пушкина – это бунт боярского отпрыска против эры временщиков, эпохи новой послепетровской знати. «Моя родословная» – манифест истинно аристократического, боярского старорусского сознания, опирающегося на наследственное историческое право, а не на прихоть двора:

Не торговал мой дед блинами,

Не ваксил царских сапогов,

Не пел с придворными дьячками,

В князья не прыгал из хохлов…

Родов дряхлеющих обломок

(И, по несчастью, не один),

Бояр старинных я потомок;

Я, братцы, мелкий мещанин…

Пушкин-политик – национальный консервативный русский политик – тема еще только ждущая своего исследователя. Не имея возможности ни занимать государственные должности, ни условий для