– Будет исполнено, конунг. – Перемысл помолчал. – Неждана знает о твоем повелении отдать Изборск кривичам.

– Я и не думал, что дело сладится так быстро. – Олег неожиданно улыбнулся. – Ты принес мне добрую весть, Перемысл. Запрети ей охоты и дальние прогулки.

– Она строптива и своенравна, конунг.

– Моим именем.

Вернулся Хальвард. Доложил, что лазутчика приковали к стене в пыточной подклети, вновь отошел к оконцу. Олег долго молчал, размышляя. Потом сказал:

– Пошлешь в Киев самого надежного из своих людей. Он должен убить Рогдира даже ценою собственной жизни. Только это может разрушить союз Аскольда и Рогхарда.

– Я разрушу его, конунг.

– И еще. Сигурд слишком юн, чтобы служить послом. Но я не меняю своих решений, и с посольством он поедет. Изыщи способ, Хальвард, задержать его в пути с каким-либо поручением, не обидным для его чести. Моим послом будет Перемысл.

Бурная весна всегда бодро влияла на Рюрика. Угнездившаяся в нем с отроческих времен привычка, что с весны начинается жизнь воина, не оставила его и ныне. Он чувствовал знакомый прилив сил и жажду деятельности, и даже боли в спине и ломота в суставах не то чтобы оставили его, но помаленьку исчезали, отступали в глубину, затаивались до глухой осенней поры, когда дружинники расселялись по зимовьям и становищам, лодьи вытаскивали на берег и все замирало в безлюдье и тишине. Птицы отлетали на юг, звери уходили в чащобы, и он, князь Новгорода, покидал Городище, где обычно стоял с дружиной, перебираясь в глухую укрепленную усадьбу.

Он построил это Городище после убийства Трувора Белоголового. Хорошо запомнив внезапный бунт новгородцев под началом Вадима Храброго, Рюрик не рисковал более: он вообще стремился не повторять собственных ошибок. И договорился с Новгородом, что князь отныне будет стоять с дружиной не в самом городе, а в укрепленном Городище, а в Новгород наезжать на советы, суд и расправу. И все с этим согласились, потому что раздельная жизнь устраивала как новгородцев, так и Рюрика с его мощной и хищной ватагой. За Новгородом оставалась обязанность охранять Городище в зимнее время, возвращать ему жизнь весной и особыми гонцами извещать своего князя, что все готово к переезду.

Но куда раньше этих весенних гонцов из Новгорода к Рюрику прибыл посланец Вернхира.

– Роги знали, что конунг Олег везет мое золото?

– Вернхир сказал: откуда роги могли знать, что конунг Олег везет твое золото, князь Рюрик? Так мне велено передать, и так я передаю.

– Со двора не отлучайся. Когда велю, поедешь к Вернхиру. Ступай.

«Откуда» означало «из чьих уст», и, отпустив гонца, Рюрик крепко задумался. Он более ни разу не прикасался к зелью берсерков – да у него уже не было ни зелья, ни берсерков, – весенние ветры выдули туман из головы, и князь обрел не только ясность мысли, но и память. И сейчас, оставшись один, неторопливо восстанавливал весь разговор с Олегом. Здесь нельзя было спешить, здесь имело значение каждое слово и точное время, когда это слово было сказано. Он вспомнил, как складывалась их беседа, так похожая на поединок, и в конце концов пришел к выводу, что слова о золоте для Киевского похода были произнесены в самом начале. Они уточнялись под крики забиваемого батогами палача, затем – в ночном разговоре… «Я собирался позвать ката из сеней», – вдруг подумал Рюрик и впервые вспомнил о слуховом прорубе над дверью. Именно через этот проруб он и намеревался кликнуть Клеста, но, пропустив в самом начале поединка два продуманных удара Олега, напрочь забыл об отверстии, и их разговор, конечно же, слышали в сенях. Там был боярин и… и Клест, но палача забили насмерть. Когда смолкли его крики, Рюрик и Олег вышли удостовериться. Клест был мертв, но его нельзя было узнать, потому что били не столько по телу, сколько по лицу. Расчетливо – по лицу: значит, это мог быть и не Клест.

Додумавшись до этого, Рюрик не стал спешить. От начальника стражи он выяснил, кто был отнаряжен в тот день, тайно допросил их и окончательно удостоверился, что уйти к рогам и рассказать о золотом обозе мог только Клест. И это испугало его: палач слишком многое знал.

Еще раз все продумав и убедившись, что случилось именно так, Рюрик повелел, чтобы боярин и двое стражей-исполнителей явились к нему.

– Ты поведал прийти, – сказал боярин; двое стражников стояли по обе его стороны; это настораживало, и голос боярина звучал напряженно. – Я пришел, конунг и князь.

Рюрик молча смотрел на него. Он не пугал: он вспоминал, как долго и как старательно служил ему этот славянин, за отвагу и дельные советы вознесенный им на вершину. Он дал ему все: власть, славу, богатство. За что же он так отблагодарил своего конунга? Перестарался, схитрив и обманув, или заранее обеспечил себе дорогу к рогам, прикинув лисьим умишком, что конунг теряет опору в дружине и в Новгороде? Впрочем, это сейчас уже не имело значения.

– Ты помнишь мое повеление схватить Клеста и забить его под этим окном?

– Да, конунг и князь.

Голос боярина дрогнул: точно так же, как и тогда, сухой перст конунга уперся в маленькое оконце. Рюрик уловил эту дрожь, но виду не подал.

– Как ты исполнил его?

– Я приказал схватить Клеста и забить его батожьем под окном. Ты сам видел, конунг…

– Кого? – Рюрик резко подался вперед. – Кого я увидел в той груде мяса? Молчишь?.. У тебя есть семья, боярин. Есть дети, жена. Я не отдам твой дом на поток, а детей не продам в рабство, если ты скажешь, кого я увидел.

– Конунг и князь. – Боярин рухнул на колени. – Конунг и князь…

– Встань, – брезгливо сказал Рюрик. – Варяги умирают стоя. Или ты уже не варяг и тебя следует забить батожьем, как того… Кого?

Боярин тяжело поднялся с колен. Но молчал, опустив голову.

– Я знаю, сколь упрямы славяне. Но ты стал варягом, дав мне клятву на верность и отрешившись от племени и рода своего.

– Я только передал страже твое повеление, конунг и князь.

– Где вы взяли того человека? – спросил Рюрик стражников. – У боярина замутилась память.

– Во дворе, князь Рюрик. В сенях никого не было, и тогда боярин указал нам на твоего дворового раба.

– Верно ли говорят стражники, боярин?

– Да, конунг. Так было, но я хотел…

– Ты опоздал с признанием, и дети твои уйдут с первым караваном в цепях. Жену я пощажу: пусть она помучается подольше без мужа, без детей и без имущества.

– Пощади, конунг! Не для себя, для детей молю о пощаде!

– Поздно. На мечи!

Воины выхватили мечи, одновременно вонзили их в боярина и подняли его дергающееся тело на вытянутых руках. Рюрик терпеливо дождался, пока боярин перестал хрипеть, и приказал:

– Бросьте у крыльца. И вернитесь.

Стражники молча выдернули мечи, выволокли тело, вернулись.