макушке. Невысокого роста, похож на спортсмена, почему-то сменившего спортивный костюм на дорогой костюм тройку. Руки в карманах пиджака. Шаг пружинистый, но тяжелый.

Молодой человек даже не взглянув в сторону Грейс, прошел к столику, где стояла чашка. У него не было никаких вещей, кроме газеты, которую он взял с соседнего столика и разложил во весь стол, даже отодвинув чашку в сторону.

Грейс надеялась, что ошиблась. Но ошибки быть не могло — все так, как она и предполагала. Глаза никогда не врали. А если бы они вдруг отказали, то аромат одеколона, пронесшийся мимо нее, убедил бы снова. Не ошиблась. Не могла.

Но как такое может быть? Среди белого дня, здесь? В такое-то время?

Это абсурд. Но разве жизнь — не абсурдна?

Ему на вид лет двадцать пять, может, чуть младше. Неаккуратный, словно вырезанный неумелым мастером профиль. Маленький нос, тонкие губы, длинные ресницы, большие глаза. Бледная кожа, не знающая солнца. Маленькие короткие пальцы, чуть покрасневшие в области воспаленных суставов. След от недавно снятого кольца на мизинце, еще немного красный. Пятна чернил на руках, не отмывшиеся в уборной. Ни часов, ни телефона. Только газета, разложенная постранично во весь стол, как скатерть, и чашка кофе, печально дожидавшаяся своего часа.

Он. Но почему здесь? И почему днем?

Миска каши и чашка кофе словно материализовались на столе. Грейс не заметила, что официант стоял рядом со столом дольше положенного. Так долго, будто бы решался сесть рядом, но понял-таки, что не лучшее время. Грейс бы не увидела его, даже если бы он сел ей на колени.

Грейс не видела, как официант ушел. Не поняла, как взяла в руку ложку и, даже не смотря вниз, начала есть отвратительнейшую кашу, не чувствуя вкуса. Кофе не пробудил. В висках пульсировало.

Молодой человек в костюме не спешил, почитывал газету строчку за строчкой, не пропуская ни одного объявления. Так зачитывался, что забывал о кофе, а когда вспоминал, то подносил чашку к губам, чтобы отпить кофе, и вновь возвращался к страницам жизни Ластвилля. Он был спокоен. Он был мертвецки спокоен.

Грейс не знала, сколько раз пробило ее сердце, прежде чем он встал, оставил чашку допитым залпом кофе, газету и деньги на столе, поправил пиджак и, засунув руки в карманы пиджака, пошел прочь.

Из кафе она вышла через три минуты и двадцать секунд после. Солнце светило тускло, а деревья уже отбрасывали длинные тени.

За крайними домами Ластвилля начиналось царство леса. Небольшой луг, тогда уже покрывшийся проплешинами, отделял город от его тьмы. Грейс перешагнула через невысокую ограду и оставила Ластвилль позади. Чуть проваливаясь в размоченную дождями землю, она шла через луг.

Грейс предполагала, что идти придется не по сухой брусчатке. Может, пробежаться по пыльным и покрытым паутиной ступенькам старых лестниц или утонуть по колено в луже, пробираясь к самым крайним, находившимся в низине, домам. Но никак не думала, что преодолеть придется размокшую в дождь целину. Куда же они ушли?

Грейс шла. Она знала — мистер Хэрроу, может, видел ее из окна. Зрелище все-таки занимательное: девушка в блестящих полусапожках, в новом пальто и шляпе, плетется по размокшей земле, утопая в грязи, следом за человеком, с которым не перекинулась в кафе ни словом.

Грейс не волновалась. Жизнь — это перформанс. Пусть смотрят.

Силуэт удалялся. Прямой, словно плывущий над грязью. Он шел уверенно, не оборачиваясь. Но Грейс знала — он ведет ее. И даже когда потеряла из виду, знала, что не заблудится.

Лес встретил холодом. Непрореженный, тихий и темный, словно вымерший, он пугал. Грейс слышала тихие шаги, удалявшие от нее, и шла следом. Но вскоре лес стих.

Тишиной страшны леса, окружавшие Ластвилль. Не пели птицы, не шумели деревья, не бежали ручьи. Родители пугали детей призраками, жившими в дуплах толстых стволов, и сами боялись заходить в леса. Домашние животные не сбегали в леса. Не каждая птица вила гнездо в его кронах.

Ноги Грейс вязли земле. Свежие следы проглядывались отчетливо. Небольшая нога, ботинки с неудобными треугольными носами. Уверенно нарисованный путь. Она бы так и шла по следам, если бы в какой-то момент они не кончились. Грейс опешила, остановилась, огляделась. Лес темный. Ни одного клочка света между стволами. Невозможно понять, куда идти. Тишина обступила.

Невозможно, просто никак нельзя потеряться. Это же лес Ластвилля. Он уже покорялся ей.

Вдруг под ногой вдруг раздался хруст. Грейс взглянула вниз и увидела расколовшееся под каблуком маленькое черное зеркальце. Она подняла его, посмотрела на себя в разбитое отражение и усмехнулась.

Темный лес закончился быстро. Уже через несколько минут пути солнечный свет стал все настойчивее пробиваться сквозь редевшие деревья, в битве с дождем потерявших большую часть оперения. Золотые лучи пятнами проявлялись на темной земле, и наконец засветили в полную силу. Лес расступался.

Грейс прошла прямо, свернула у большого дуба, в корнях которого сверкало второе, уже целое, зеркальце, обогнула поваленное дерево и очутилась на утоптанной тропинке. Здесь следы терялись в других, в десятках других следов, и старых, уже въевшихся в землю, и новых, размытых водой. Деревья склонялись к дорожке, укрывая проход меж собой от посторонних глаз. Вскоре они уступили место кустарникам. Грейс не остановилась, нашла лаз, вырезанный в одном из кустов, и пролезла сквозь ограду. За кустами, сверкающий в прямых солнечных лучах, разливался небольшой пруд. На противоположной стороне в тени раскидистых ветвей старого тополя стоял небольшой двухэтажный дом из темного, поросшего мхом и ползучими лианами, кирпича. Тучи обступили его.

Дом казался заброшенным, но явно им не был. Слишком много следов, припорошенных землей и листьями, вело к заросшей травой мощеной дорожке, слишком неаккуратно замаскированы жилые окна, занавешенные старыми шторами. Слишком редко обступили пруд высаженные кусты, чтобы скрыть разбитый у дома огородик.

Грейс обошла пахший тиной пруд, поднялась по треснувшим от времени ступеньками к двери и постучала по ней колотушкой, отполированной от прикосновений.

И как только дверь открыли, спросила:

— Где он?

Часть вторая. Ад других

«Ты сам