— Это еще почему? — подозрительно осведомилась я, на всякий случай поджав губы и ожидая подвоха.

Но Пашка простодушно сказал:

— Ну, к тебе так просто не подойдешь.

— Почему это? — стала допытываться я, заволновавшись еще больше.

— Ну-у… Ты такая…

— Какая? — вцепилась я, как клещ, в Пашку.

— Ну-у… Такая. Деловая… Самостоятельная, — наконец сформулировал Гришковец, чем несказанно удивил меня.

— А что, если я деловая и самостоятельная, ко мне и подойти нельзя?

— Ну да. У тебя на лице написано, что ты спокойно проживешь без мужика, — порадовал меня Гришковец тонким психологическим наблюдением.

Я задумалась. И даже встала и подошла к зеркалу, чтобы проверить, действительно ли на моем лице написано такое. Но увидев свое отражение, забыла про цель проверки. При безжалостном дневном свете синие круги у меня под глазами выглядели просто неприлично. Вот они, поздние бдения над корытом, распитие “Шабли” после полуночи и визажистские экзерсисы. Я обернулась к Пашке:

— Послушай, Паша, а такие синячищи на морде мужиков не отпугивают?

— Чего на морде? — удивился он, пристально вглядываясь в меня.

— Ты что, не видишь? — я даже обиделась и, подойдя к Пашке, наклонилась прямо к его лицу, чтобы он как следует рассмотрел мой физический изъян. Именно в этот момент в кабинет влетел Горчаков и, видимо, решил, что я заболела нимфоманией. Но, между прочим, извиниться за бестактное вторжение и не подумал. Гришковца он, естественно, знал, поэтому морду ему бить не стал, но живо включился в обсуждение моих шансов на устройство личной жизни. Оба они сошлись на том, что никаких синяков у меня под глазами нет (все-таки у мужиков что-то не в порядке — то ли со зрением, то ли с мозгами), зато выражение лица оскорбительно для противоположного пола.

Я поклялась им страшной клятвой, что и в мыслях не держала никаких оскорблений, хотя про себя признала, что это явно вылезает подсознательное — не пренебрежение даже к мужикам, а инстинктивное недоверие. Или нет, не недоверие, а… Я снова задумалась над определением, а Горчаков с Павлом сказали, что оскорбительное выражение моего лица усугубилось.

Пока я искала нужное слово, Горчаков без отрыва от общения пожрал недельный запас печенья, с утра закупленный мной в булочной, выхлебал две бадьи крепкого чаю и стал активно интересоваться ходом расследования по делу Кати Кулиш. Видимо, Алиса произвела на него нешуточное впечатление.

Пашка тоже стал интересоваться ходом расследования по делу Кати Кулиш, несмотря на то что до приезда к нам в прокуратуру слыхом про Катю не слыхивал. После того как я отчиталась, разговор сам собой перекинулся на сексуальных маньяков, и Пашка рассказал, что у них летом какой-то недоносок приставал к барышням, загорающим “топлесс”, но ничего такого не делал, просто набивался с разговорами. Горчаков высказался в том смысле, что человек, специально выбирающий красоток ню, чтобы поговорить, болен уже по определению. Гришковец горячо с ним согласился. И уточнил, что недоноска так и не поймали, хотя заявлений было штук шесть или семь.

Я отметила про себя, что надо бы поинтересоваться этими заявлениями, но тут же про них забыла, поскольку в кабинет заглянул родной прокурор Владимир Иванович. Я обмерла и затаилась, предоставив Пашке Гришковцу самому объясняться по поводу нового дела. Но шеф ругаться не стал, присел к столу, заглянул в пустую горчаковскую кружку и со вздохом ее отставил.

— Ну что там у вас? — спросил он, глядя попеременно то на меня, то на Лешку, то на Гришковца.

Мы с Гришковцом в два голоса стали рассказывать Владимиру Ивановичу про убийство Шиманчика, шеф, как всегда, слушал с рассеянным видом, а потом вдруг спросил:

— Кровь из машины на экспертизу направили?

Гришковец закивал:

— А как же! Я сразу эксперту отдал смывы, еще при осмотре машины…

— Смывы? — нахмурился шеф: он-то нас всегда учил, что смывы и соскобы берем только в самых крайних случаях, если нет возможности взять следоноситель-фрагмент ткани с пятном или кусок пола, или вылом стены и тому подобное.

— С “торпеды” и с руля, — отчитался Гришковец голосом отличника. —А с сидений и с коврика, с пола вырезал объекты со следами крови.

— Со всех пятен взяли образцы? — допытывался шеф.

Гришковец на секунду задумался, потом тряхнул своей буйной шевелюрой.

— Со всех. — И тут же задал вопрос, как бы в пространство: — А зачем со всех-то? Ясно же, что там кровь Щиманчика…

Шеф посмотрел на него долгим взглядом, снова вздохнул и двинул по столу Лешкину кружку.

— Вот так, с вашим упрощенчеством, вы когда-нибудь развалите следствие, — еле слышно пробормотал он, адресуясь также к пространству, которого в моем кабинетике было не так уж много. Пожевав губами, он поднялся и направился к двери. Уже у самого выхода шеф обернулся и, посмотрев на меня сочувственным взглядом, тихо сказал:

— Мария Сергеевна, плохо выглядите. Синяки у вас под глазами, вы в зеркало-то хоть смотритесь?

— Владимир Иванович, у меня голова болит с утра, — стала лепетать я, — три таблетки выпила, и никакого эффекта…

Шеф с серьезным видом кивнул.

— Таблетки — это хорошо. А вы спать больше не пробовали? Говорят, помогает.

С этими словами он вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь.

Но мне слова родного прокурора запали в душу. Как только в коридоре смолкли его гулкие шаги, я как банный лист пристала к Гришковцу, чтобы он позвонил на экспертизу и спросил, чья кровь в пятнах.

Гришковец вяло отбивался, доказывая, что так быстро эксперты не успели даже распаковать вещдоки, не то что их исследовать, но потом понял, что меня можно только задушить, иначе избежать выполнения моих просьб невозможно, и сдался.

К тому же он чувствовал себя виноватым за то, что скидывает мне дело, так что не прошло и пятнадцати минут, как он набирал номер экспертов-биологов.

Поговорив немного, он с озадаченным видом положил трубку.

— Ну что? — спросила я, но ответа сразу не получила, поскольку тугодум Гришковец собирался с мыслями. Наконец он оборотился ко мне. Озадаченное выражение не покидало его лица.

— Ну, говори уже, не томи! — потребовала я, и Гришковец сказал. После этого озадаченное выражение плавно перетекло на наши с Лешкой физиономии.

— Там в одном пятне кровь мужская, по группе совпадает с Шиманчиком, — нараспев сообщил Гришковец, — а в остальных пятнах кровь женская, трех разных групп.

Мы с Горчаковым переглянулись. Тьфу, подумала я, не хватало мне еще, чтобы Шиманчик оказался кровавым маньяком, поедавшим в своей машине девственниц в свободное от торговли секонд-хендом время.