– Тогда пусть дама выпьет за тебя, – спокойно сказал Гемов и залпом осушил свой стакан, после чего сразу же наполнил его снова.

Не сказав ни слова, Линь Юнь также опрокинула свой стакан, а когда я прищелкнул языком от изумления, взяла мой и отпила из него половину.

– Вы знаете, зачем мы здесь, – сказал я.

Ничего не ответив, Гемов снова налил себе и Линь Юнь. Чокнувшись, они молча выпили. Я посмотрел на Линь Юнь в надежде что-нибудь услышать от нее, но она, словно заразившись от Гемова алкоголизмом, опрокинула еще полстакана самогона и посмотрела Гемову в глаза. Встревожившись, я убрал стоявший перед ней пустой стакан. Линь Юнь посмотрела на меня, затем выразительно кивнула на стену.

Я снова переключил внимание на странные черные обои и только теперь разглядел на черной бумаге неясные изображения. Приглядевшись, я обнаружил, что это снимки зданий и растительности, судя по всему, сделанные ночью, очень смазанные, по большей части лишь нечеткие силуэты. Но когда я снова посмотрел на белые пятна и линии, у меня кровь застыла в жилах.

Вся эта просторная комната, все стены и даже потолок были сплошь обклеены черно-белыми фотографиями шаровых молний.

Отпечатки самых разных размеров, но в основном десять на пятнадцать сантиметров, и я не мог даже приблизительно прикинуть, сколько их здесь. Я стал рассматривать снимки, один за другим. Ни одного повторяющегося.

– Взгляните вот сюда, – сказал Гемов, указывая на дверь.

На двери, в которую мы вошли, висела большая фотография, как казалось на первый взгляд, восхода солнца, белый диск только выглянул из-за горизонта, и на его фоне чернели силуэты джунглей.

– Этот снимок был сделан семьдесят пять лет назад в Конго, – осушив стакан, продолжал Гемов. – Диаметр молнии составлял сто пять метров. Взорвавшись, она испепелила два гектара леса и испарила досуха всю воду в небольшом озере. Самое странное в том, что эта шаровая сверхмолния появилась при свете дня.

Забрав у Линь Юнь свой стакан, я наполнил его и залпом выпил. У меня в голове все пошло кру́гом. Мы с Линь Юнь молчали, стараясь справиться с шоком. Чтобы успокоиться, я повернулся к стопкам книг на столе. Взяв ближайшую, я раскрыл ее, но тут меня ждало разочарование. Я не умею читать по-русски, но я узнал человека с фотографии на фронтисписе, с большим родимым пятном на лбу. Забрав у меня книгу, Линь Юнь взглянула на нее и сразу же вернула.

– «Перестройка», – сказала она.

Теперь я сообразил, почему с первого взгляда я не обратил внимания на беспорядок в комнате: все книги были в одинаковых новеньких переплетах. «Перестройка», все до одной.

– У меня были материалы, которые вы ищете, столько, что они не помещались в этой квартире, но десять лет назад я их сжег, – объяснил Гемов. – И тогда я нашел новое средство существования и накупил кучу книг.

Мы с Линь Юнь недоуменно смотрели на него.

– Взгляните на обложку, – предложил Гемов, беря один из томов. – Буквы выполнены золотым тиснением, а золото можно смыть кислотой. Книги я закупал оптом, а затем возвращал в магазин нераспроданными, но только на возвращенных книгах буквы уже были не золотыми. Потом мне даже не приходилось их подкрашивать, поскольку все равно никто не обращал на них внимания. На этом можно было заработать кучу денег. У меня только одна претензия к автору: ну почему, черт возьми, он не выбрал для своей книги название подлиннее, что-нибудь вроде: «Новый взгляд на учреждение новых демократических институтов в Союзе Советских Социалистических республик, с последующей его интеграцией в новое демократическое общество, с возможностью стать полноправным членом». Но только деньги потекли ко мне, как красный флаг спустили с флагштока, и золота на обложке больше не осталось, а затем и сама книга исчезла. Это последняя партия, которую я закупил. Десять лет книги лежали в подвале, но сейчас, когда цены на керосин непрерывно растут, я подумал, что ими можно прекрасно топить печку. Да, когда приходят гости, непременно нужно затопить печку… – Взяв книгу, он поджег ее зажигалкой и какое-то время смотрел на нее. – Бумага хорошего качества. Десять лет, а она не пожелтела. Как знать, быть может, она изготовлена из сибирской березы. – Наконец Гемов бросил книгу в печку, а следом за ней еще две. Пламя разгорелось, и на пятнах света на бесчисленных фотографиях заплясали красные отсветы, наполняя промозглую комнату теплом.

Не отрывая взгляда от пламени, Гемов задал нам несколько простых вопросов о нашей текущей ситуации, ни словом не затронув тему шаровой молнии. Наконец он взял древний телефон с диском и, набрав номер, сказал несколько слов в трубку, после чего встал и предложил нам:

– Пошли!

Спустившись по лестнице, мы вышли на улицу, в ледяной ветер и снег. Перед нами остановился джип, и Гемов жестом предложил садиться. Водитель был приблизительно одних с ним лет, но коренастый, словно бывший моряк.

– Это дядя Леваленков, – представил его Гемов. – Торгует мехами. Он обеспечит нам транспорт.

Джип выехал на дорогу с редким движением, и вскоре мы уже покинули город и оказались на обширной заснеженной равнине. Затем мы свернули на ухабистую проселочную дорогу, и где-то еще через час впереди сквозь снег и туман показалось строение, похожее на ангар. Машина остановилась перед входом, Леваленков с трудом открыл скрипящие ворота, и мы вошли внутрь. Вдоль обеих стен были сложены кипы меховых шкур, наполняющих ангар терпким запахом, однако посредине на свободном пространстве стоял самолет. Это был древний биплан с помятым фюзеляжем и прорехами в алюминиевой обшивке.

Леваленков сказал несколько слов по-русски, и Линь Юнь перевела:

– Этот самолет использовался для обработки полей с воздуха. Леваленков купил его, когда землю приватизировали. Он говорит, что хоть старичок и выглядит снаружи неказисто, все в нем работает исправно. А теперь нужно его освободить.

Мы вытащили из кабины самолета связки шкур, я не разглядел, какого именно зверя, но, несомненно, это было что-то качественное. Когда все связки были переложены к стенам, Леваленков плеснул под самолет бензин из канистры и поджег его, Гемов объяснил, что на холоде в двигателе замерзло масло, и нужно его подогреть, прежде чем заводиться. Пока горел бензин, Леваленков достал бутылку водки, и мы все четверо отпили прямо из горлышка. После двух глотков я вынужден был сесть на пол, так как больше не мог держаться на ногах, но Линь Юнь как ни в чем не бывало продолжала пить с русскими, и я восхитился ее стойкостью к алкоголю. Когда бутылка опустела, Леваленков знаком предложил нам забираться в самолет и сам первый запрыгнул в кабину с ловкостью, никак не вязавшейся с его возрастом. До сих пор он не казался мне таким проворным, но, по-видимому, алкоголь сыграл для этого сибиряка роль смазки. Мы втроем протиснулись через крохотную дверь в салон, а Гемов, взяв три тяжелые меховые шубы, протянул две нам.

– Надевайте, иначе околеете от холода.

Двигатель самолета чихнул, оживая, завращался винт. Биплан медленно выкатился из ангара в метель. Спрыгнув из кабины на землю, Леваленков вернулся и запер ворота, затем снова занял место за штурвалом и повел самолет по заснеженному полю, набирая скорость. Однако вскоре двигатель заглох, и остался только вой ветра, швыряющего снег в стекла иллюминаторов. Выругавшись, Леваленков снова вылез из самолета и долго возился с двигателем, прежде чем тот опять заработал. Когда самолет продолжил разбег, я спросил со своего места сзади: