Времена 80-х, когда благодаря горбачевскому лозунгу ко всему русскому-перестроечному, в том числе и к живописи (даже если это была самая убогая мазня) был и у нас, и на Западе огромный интерес, вещи охотно раскупались на выставках в Брюсселе Амстердаме, безвозвратно канули в Лету.

Русский самородок, едва научившийся владеть кистью, мазила-бунтарь, полуанархист, полумонархист, с полотен которого попеременно пугали и умиляли до слез зрителя Иосиф Виссарионыч Грозный, лапти, серпасто-молоткастый медведь, тренькающий на балалайке, и аллегорическая птица-тройка, уносящая в светлую даль Троцкого, Павлика Морозова убиенного большевиками императора-самодержца, стал наводить на того же самого, прежде восхищенного этой «новизной и свободой» зрителя неодолимую зевоту. Постперестроечные штучки обрыдли так быстро, как и заинтриговали. Продать их было еще можно, но с каждым годом, с каждым часом спрос на такую живопись падал, и делать на нее ставку Белогуров не собирался. Более того, он с ужасом понял, что ставку делать вообще почти не на что.

И последние три с половиной года он просто выкручивался как мог, ибо его дело, как он с горечью понял, обанкротилось. Платить долги Салтычихе было бы совсем нечем, если бы только…

Кое-какое прозрение о вкусах на предметы старины и антиквариата, о том, что сейчас берут в первую очередь, за чем гоняются, чем хвалятся друг перед другом и во что готовы вложить крупные деньги те самые их величества покупатели (потому что только таких вот ублюдков и послал ему Бог), Белогуров получил однажды почти случайно. Среди вещей деда он обнаружил три китайские акварели по шелку конца прошлого века, именуемые в дедовском рукописном каталоге как «Картинки Персикового дворца». Это была очень изящная высокохудожественная порнография — подробное, изощреннейшее пособие по технике… Черт возьми, сколько ни вертел эти картинки Белогуров в руках, так и не смог понять, как такая брутальная техника группового полового акта вообще возможна.

Как эта хитрая, развращающая воображение вещица попала к скромнику-деду, Белогуров понятия не имел. Но решил ее кое-кому показать. И успех был ошеломляющий! Покупатель кстати, весьма известный в политических кругах человек) буквально глаз не мог оторвать от этих расписных тряпочек. И ничто (ничто!) уже из вещей, украшавших стены «Галереи Четырех» — ни «Гималаи» Рериха, ни этюды к декорациям Судейкина, ни портреты Серова и Борисова-Мусатова (за чем, собственно, он, по его словам, и заглянул) его не интересовали. Он купил только «Картинки Персикового дворца», сразу и не торгуясь, за ту цену (очень высокую), которую внаглую брякнул ему удивленный Белогуров. И.., и, пряча глаза блудливо, попросил «при случае подыскать для него что-то еще… Этакое… Ну, вы, друг мой, понимаете меня?».

И До Белогурова дошло. Скрипочка-мастурбатор оказалась бы лишь эпизодом в веренице «антиквариата» такого же пошиба, который в последние годы прошел через его руки. Но увы, такие вещи нужно было искать по всему миру чуть ли не с фонарем. Как и все, на что с каждым днем рос спрос и цена, такие вещицы на любителя были чрезвычайно редки. Приходилось наводить справки, таиться от конкурентов, адски переплачивать… Доходы с такого бизнеса хотя и были довольно высокими, но поступали нерегулярно и…

И если бы он делал ставку только на одно это, то… То все равно все бы у над лопнуло еще в прошлом году, когда дела особенно были плохи: Он тогда уже стал несостоятельным должником Салтычихи, а это означало,.. То самое неминуемое и страшное несчастье, призрак, которого словно ореолом окружал подбритый затылок и печальный изрытый оспой лик Василия Салтыкова. Не Белогуров не желал быть несчастным по милости Салтычихи. А посему нашел-таки выход, делая ставку на…

Странная штука наша память: сейчас, поднимаясь по лестнице (и всего-то двенадцать ступенек) на второй этаж гудевшего, как пчелиный улей, ресторана «Колорадо», где в отдельном кабинете поджидал его Салтычиха, Белогуров успел передумать почти обо всем важном, существенном для себя — и как все это начиналось, и о том, что терзало и беспокоило его неотступно, словно все длинные годы, что он промыкался владельцем «Галереи Четырех», втиснулись в эти крохотные временные отрезки — секунды, за которые он успел лишь шагнуть со ступеньки на ступеньку. И только об одном, что и было для него сейчас самым главным, пугающе главным и важным, он подумать так и не успел. Или просто не захотел? Была ли это защитная реакция памяти, еще затуманенной коньячными парами? Ибо самое основное, пугающее, главное заключалось в…

— Привет, Ваня, что такой хмурый? Белогуров словно очнулся (сплю на ходу прямо что же это со мной творится?). Перед ним, прикрывая квадратной спиной двери в кабинет Салтычихи, стоял Саша Марсиянов — кличка Пришелец — личный телохранитель Салтыкова, тридцатилетний флегматичный, смертельно скучающий от безделья атлет с внешностью героя-любовника из бразильского телесериала. Белогуров отметил, что Пришелец в который уже раз сменил прическу: покрасил волосы и отпустил косые баки, явно стилизуясь под Антонио Бандераса. И это ему чертовски шло.

— К самому? — Пришелец лениво кивнул на дверь. — Злой сегодня, учти. Шею ему где-то продуло — не ворочается. Китаеза наша массирует его. Погоди, я спрошу насчет тебя.

Он ушел в кабинет. Белогуров стоял в душней «предбаннике», отделанном фальшивыми дубовыми панелями, и терпеливо ждал. Эх, хоть и говорят про Салтыкова, что эта его бабья кличка и подозрение в кое-каких противоестественных склонностях — две веши несовместные, однако…

Вот, например, личники его — все как на подбор мальчики-картинки. Этот вот Шура Марсиянов — у Шуры, кстати, судимость за плечами — и второй личник, этот китаец Чжу Дэ, кличка Пекин… Этот двадцатисемилетний дальневосточный принц всего год назад вместе с сестрой (они бежали из Таджикистана, где до гражданской войны жило много этнических китайцев) продавал на Павелецком рынке острые закуски от китайского ресторанчика: червонец порция в пластиковом мешочке.

И вот на тебе — попался на глаза Салтычихе (у того и на рынке имелись свои «вложения капитала»), понравился, чем-то угодил. И уже произведен в личники, а точнее, в домашние холуи: немного ученического карате, немного доморощенного массажа, пушка в кобуре, да,..

— Заходи, Ваня, — Марсиянов широко распахнул дверь. — Будь как дома. Да не забывай, что в гостях.

В кабинете тоже было душно, оба окна были закрыты портьерами от солнца. Да еще и тесно: обеденный стол, стулья — все сдвинуто в угол. Салтычиха, раздетый до пояса, сидел на какой-то облезлой табуретке (явно принесенной из подсобки), уперев руки в колени. А над ним трудился Чжу Дэ в роли массажиста-надомника: разминал плечи, осторожно массировал шею, лопатки. Салтычиха сопел, но видно было, что это лечение ему приятно.

А Белогуров, переступив порог, замер: он впервые так близко увидел этого китайца. Говорили, что он привлекателен, но…

Парень был потрясающе красив. Хотя и невысокий, но пропорционально сложенный, мускулистый, гибкий, как кошка. У него были длинные волосы, перехваченные сзади золотым шнуром, — черные как вороново крыло, блестящие, смуглая оливковая кожа и совершеннейшая гармония черт — глаза, чувственный изгиб губ, мужественные очертания скул и подбородка, сильная шея… Он приветливо улыбнулся Белогурову, вытер испачканные массажным масле" руки, подвинул ему кресло.