Что ж, вы наверняка уже догадались, что я предложил Нинели сопровождать её в походе за пойлом и таскать любые грузы, как и подобает настоящему мужчине. Не оставлять же её одну в такой непростой ситуации.

Нинель обрадовалась, чмокнула меня в щёку, и вскоре мы убыли в компании с Михаилом курсом зюйд-зюйд-гастроном.

* * *

Михаил оказался тем самым верзилой с лицом убийцы и огромными кулачищами, который сопровождал Валентину, когда она вышла со мной знакомиться.

Не знаю, почему культурная элита так его боялась — в процессе нашего совместного путешествия он вёл себя вполне прилично… разве что временами выпадал из обстановки:

— Так… Нинок, это ты?

— Я, я, иди ровно!

— Понял… А это кто?

— Это Сашка.

— Кто такой Сашка?

— Жених Кати, наш парень!

— А-а, понял…

Да, ещё он довольно своеобразно реагировал на посторонних. Завидев у подъезда одного из домов небольшую компанию курящих мужчин, Михаил радостно воскликнул:

— Оп-па! — и решительно направился к ним, разминая кулачищи.

Нинель, однако, вовремя схватила его под руку и потащила на противоположную сторону улицы. Михаил её беспрекословно слушался и не сопротивлялся, что не могло не радовать.

Народу на улицах было немного. Кое-где небольшие группки покачивались у подъездов, мерцая сигаретными огоньками и старательно держась за предметы обстановки и друг за друга. Далеко впереди шла большая компания с гармошкой, и почему-то с детьми (а время было, напомню, отнюдь не детское), но без песен. Гармонист, очевидно, был самый трезвый: задорно пиликающий аккомпанемент звучал сам по себе, без хора.

Судя по подавляющему большинству чёрных окон, основная часть граждан уже спала, и только у отдельно взятых неугомонных компаний вроде нашей праздник продолжался. В центре, на площади, похоже, нацелились гулять до утра: там звучала музыка и периодически пускали пышные фейерверки.

Погода по-прежнему была праздничной. В свете фонарей лениво порхали крупные пушистые снежинки, создавая сказочный антураж и навевая романтическое настроение, и только беспокойно дремлющий в глубине моей пьяной души городской житель мимоходом заметил «снегопад… дорогу основательно занесло, завтра у коммунальщиков будет много работы».

С другой стороны, какое нам дело до проблем коммунальщиков, верно?

Пока топали до гастронома, Нинель, умело и грамотно управлявшаяся с Михаилом, мимоходом успела со мной пооткровенничать. Очевидно, она уже считала меня своим в доску, так что слегка приоткрыла своё бескорыстно-трепетное участие в Катиной судьбе.

Интрига была выдержана вполне в провинциальном стиле, и, в общем-то, не было там никакого коварства, а всего лишь здоровый житейский расчёт.

Своих детей у Виталика нет, Катю он любит как дочь и собирается оставить ей всё, что нажил. Нинель очень надеется, что «большой московский художник» увезет Катю в столицу и она там осядет навечно. В этом случае Кате вряд ли будет нужно наследство — вот это самое «уютное местечко» (четырёхкомнатная квартира на двух хозяев — Валентину и Виталика). Катя — девушка добрая и душевная, если у неё будет в Москве дом полная чаша, то она, разумеется, не станет претендовать на свою долю в «какой-то третьесортной халупе на задворках империи» и, когда дело дойдёт до дележа наследства, широким жестом подпишет отказ в пользу Нинели.

А если Катя останется здесь и выйдет за голодранца Никиту (или, не дай бог, за унылого Коробова), обязательно придётся делиться.

Вот такой бесхитростный расчёт. Моё появление пришлось как нельзя кстати и пока что всё складывается очень удачно.

Такая житейская логика почему-то вызвала у меня приступ сплина. Захотелось вдруг немедля всё бросить и удрать обратно в Москву. Или как вариант залпом опрокинуть сразу пару бокалов местной наливки, которая чудо как хороша в качестве антидепрессанта.

Увы, наливка кончилась, так что надо было торопиться в гастроном. Опытным путём установлено, что ректификат местного производства вполне годится для релакса, это ведь то же самое, что и наливка, только без приятных для вкуса добавок.

* * *

К пункту назначения мы подобрались с тыла, по-партизански.

Шли по широкой, хорошо освещенной улице, я увидел спереди типичный такой гастроном советской эпохи, можно сказать, эталонный: одноэтажная коробка со сплошными витринами по фронту и неоновой надписью «Сюрприз» над крыльцом, и, не дойдя метров пятьдесят, зачем-то свернули в переулок.

Когда уже сворачивали в переулок, моё пьяное боковое зрение зафиксировало некое странное излишество…

На фасаде гастронома, прямо над вывеской, болтались три верёвки.

То есть понятно, что были видны только три тёмные линии на фоне светящихся букв, но я сразу, не вдаваясь в подробности, подумал, что это верёвки.

Видите ли, эти тёмные линии были не статичны.

Они свободно болтались, с довольно большой амплитудой, а поскольку ветер был более чем умеренный, сразу возникла мысль, что их прицепили минуту назад и они (линии, верёвки, тёмные полоски, если хотите) сохранили импульс и энергию тех, кто их вешал.

— Зачем на гастрономе верёвки? — удивился я.

— Сань, какие верёвки, ты о чём? — Нинель хихикнула и потащила меня в тёмный переулок. — Это у тебя глюки. От недопоя. Хи-хи… Надо срочно вмазать…

— Да, надо, — подтвердил Михаил.

* * *

Переулок оказался недлинным и заканчивался тупиком.

Единственным освещением здесь была полоска света, просачивавшегося между створками слегка приоткрытых ворот, ведущих в хоздвор гастронома.

Мы уже приблизились было к этим воротам, как вдруг шагавший впереди Михаил замер как вкопанный, жестом заправского спецназовца вздел сжатый кулак и на диво осмысленно прошипел:

— Тихо! Там чужие. Замрите тут, я гляну — вдруг какая-то проверка…

Михаил подкрался к щели между створками, присел на колено и осторожно заглянул во двор.

Мы с Нинелью замерли, как и было приказано, и стали прислушиваться.

Из хоздвора доносились странные звуки.

Слышались негромкий деловитый говорок и характерная возня, как будто небольшая слаженная бригада что-то таскала и перекладывала.

Ещё был один звук, заметно выбивавшийся из общей такелажной тональности. Кто-то там надсадно мычал, с прорывающимся хрипом, надрываясь и — не побоюсь трагичного сравнения — как будто бы заходясь в последних конвульсиях.

Вот это мычание показалось мне настолько неожиданным и несовместимым с какой бы то ни было «проверкой», что я нарушил приказ, подкрался к затаившемуся у щели Михаилу и из-за его плеча заглянул во двор.

Дверь чёрного входа, над ней яркий галогеновый фонарь, небольшое крыльцо.