Когда служанка вернулась в шатер, от хорошего настроения не осталось и следа. Время близилось к полуночи, а вставала она до рассвета, и пора было отправляться в постель, но Онелия знала, что не уснет. В поисках подходящего занятия она вычистила ковры, унесла пустые кувшины, распорядившись сменить их на полные, проверила, достаточно ли фруктов в мешках, измельчила высушенные травы. Девушка достала из своего сундука ворох платьев, приведя в порядок и без того аккуратно сложенные вещи, поправила подушки и покрывало на кровати, рассеянно переставила бутылочки с ароматными маслами на невысоком столе возле зеркала, опустилась на колени и открыла шкатулку с украшениями.

Ее содержимому позавидовала бы любая служанка: здесь можно было найти и чистый янтарь, и речной жемчуг, и ожерелье из вампирского золота, и серьги из темно-красного горного камня. Онелия достала из шкатулки браслет из розовой бирюзы. Редкий и дорогой камень… почти такой же редкий, как фиалковая бирюза, свадебное украшение, подаренное Эрфианом Гриалле. Где ожерелье сейчас? Первые боги не любят, когда эльфы оставляют у себя вещи умерших. Но Эрфиан не верил в первых богов. Он почитает Великую богиню, носит медальон жреца. Что богиня думает по поводу вещей умерших?..

Когда луна поднялась, а галдевшие неподалеку воины угомонились, Онелия подумала о том, что пора ложиться в постель, но вместо этого наполнила фруктами небольшую плошку и отправилась проведать Эрфиана. Он не спал — лежал на спине, положив руки под голову, и задумался так глубоко, что не сразу заметил появление служанки. Девушка вгляделась в его лицо и поняла, что лучше будет так же тихо выйти, но уже в который раз за этот вечер сделала то, чего от себя не ожидала: приблизилась и поставила плошку с фруктами на ковер рядом с кроватью.

— Я решила, что ты захочешь есть.

— По возвращении я сказал, что не голоден. А теперь ты смеешь входить сюда и тревожить меня?

Прежний тон, сдержанный и сухой, заставил Онелию сжаться. Эрфиан смотрел собеседнику в глаза, и эта его привычка сводила с ума всех, за исключением Царсины и Нориэля, но девушка выдержала испытание. Взгляд первого советника напоминал речную воду — чистая и прозрачная серо-голубая гладь. Глаза его оставались спокойными и когда он был в ярости, и когда предлагал вино очередной женщине, которую привел в шатер, но сейчас Онелия видела в них боль. Тщательно оберегаемая тайна, бездна — слишком большая, чтобы в ней нашлось место для другого. Девушка присела на ковер, отставив фрукты.

— Я хочу помочь.

Она старалась говорить уверенно, но голос предательски дрогнул.

— Ты мне не поможешь. Отправляйся спать. Если ты не разбудишь меня на рассвете, я рассержусь.

— Помогу, если позволишь.

Онелия затаила дыхание. За такие речи ее могут выгнать из шатра. Куда она пойдет посреди ночи?..

— Ты упряма. Мне нужно объяснить себя иначе? Убирайся. Сейчас же.

Девушка не сдвинулась с места. Эрфиан вздохнул и запустил пальцы в волосы.

— Боги, что за наказание в твоем лице мне привел Нориэль? Я могу говорить целую ночь, могу говорить до следующей луны, но это ничего не изменит. Она умерла! Ты понимаешь?! Умерла! Так чем ты можешь мне помочь?!

Онелия чувствовала, как слезы, которые она с таким трудом сдерживала, катятся по щекам.

— Ты должен поесть.

— Оставь меня.

Он повернулся на бок, показывая, что разговор закончен. Девушка подняла одну из подушек, свалившуюся на ковер, и присела на кровать. Ей пришла в голову неуместная мысль: за ужином их разделял уставленный кувшинами и тарелками стол, они еще никогда не находились так близко, тем более — в спальне. А о том, чтобы позволить себе сесть вот так…

Онелия слышала свой голос будто со стороны — странный, глухой, почти чужой, как и фраза, которую она посмела произнести.

— Я могу обнять тебя?

Не дождавшись ответа, она забралась на кровать, нерешительно обняла Эрфиана и прижалась к его спине, уверенная в том, что уж теперь-то он разозлится всерьез, но… он прикоснулся к ее пальцам и легко сжал их. У Онелии закружилась голова от собственной наглости. Руки первого советника оказались неожиданно горячими.

— Зачем тебе мои беды, дитя?

— У каждого есть свои беды. Иногда внутри столько боли, что мы не можем вынести ее в одиночку. Расскажи мне.

Говорили они долго — так долго, что Онелия не помнила, чем закончился этот разговор. Проснувшись, она не почувствовала привычного холода, по которому определяла наступление утра. Девушка сладко потянулась, не открывая глаз, поняла, что в постели не одна, а мгновение спустя осознала ужасную истину. Постель ей не принадлежала, равно как и спальня. Солнце вот-вот поднимется, Эрфиан спит крепко и глубоко, а она пригрелась у него под боком и не разбудила его вовремя.

Весь день Онелия не могла найти себе места и успокоилась только под вечер: первый советник выглядел усталым, но от ужина не отказался, говорил с ней вежливо, пусть и не упоминал о ночной беседе, и сообщил, что Жрец не гневался по поводу опоздания.

* * *

— О чем ты думаешь, первые боги тебя побери?! Оставь мои волосы, я сделаю все сама!

Эрита забрала гребень и поднялась. Вид у нее был раздосадованный.

— Что с тобой? — продолжила эльфийка. — Вздыхаешь по молодому воину?

— Мне не нравятся воины, госпожа. Они глупые.

— Ты и сама молода и глупа, что твой кувшин из-под вина, — сделала вывод Эрита и повернулась к хозяину шатра. — Я ухожу, Эрфиан.

— Думаю, твой муж уже заждался.

Женщина бросила на него высокомерный взгляд.

— Не заметила, чтобы этой ночью тебе мешал мой муж.

— Не мешает и теперь. Я просто хочу, чтобы ты ушла.

— Правду говорят в деревне. Ты мерзавец.

— Не заметил, чтобы ночью это тебе мешало.

Эрита хотела сказать что-то на прощание, но передумала.

— Она очень красивая, — сказала Онелия, когда гостья скрылась за пологом.

— Ты права, дитя. Но красота — это еще не все.

— Женщина должна быть красивой… разве нет?

— А молодые воины? Они должны быть красивыми?

Девушка почувствовала, как щеки заливаются румянцем.

— Воины — это другое, — твердо заявила она.

Эрфиан посмотрел на нее с улыбкой.

— Как скажешь. Сегодня меня не будет весь день, я пообедаю у советника Элайна. Если Жрец не припас особых поручений, вернусь на закате.

— Мне