«Что здесь происходит?» – повторила я свой вопрос.

«Не бойтесь, миледи, это всего лишь я, – донесся до меня голос кузена Анри. – Точнее, мы. К несчастью, у нас с сеньором де Клержи, а также у господина поэта бессонница. Говорят, она нередко случается у влюбленных».

Они приблизились ко мне, разгоряченные и ухмыляющиеся. Одежда всех троих была в беспорядке, а запах, исходивший от них, без слов говорил, что выпили они изрядно. Всплеснув руками, кузен Анри опустился передо мной на одно колено:

«О! Дражайшая Алиэнора! Какая редкая удача видеть вас одну без привычного шлейфа из слуг!»

Он обратился ко мне «Алиэнора», так звали меня давным-давно мои добрые родители. Да, с переездом в Бургундию многое в жизни моей переменилось, и не только я сама, став женой и матерью, но даже имя мое стало звучать здесь иначе.

Воспоминания о прошлом растрогали меня, и на короткий миг я, забывшись, позволила кузену по-братски себя обнять.

Де Клержи тотчас весьма глупо улыбнулся, а господин Вийон разразился каким-то четверостишием в мой адрес. Привыкший лицедействовать, он говорил громким голосом, изображал церемонные поклоны, низко кланяясь, взмахивая руками и выставляя вперед то одну, то другую ногу. В какой-то момент мне показалось это забавным, но стоило мне увидеть его сапог, как я сразу вспомнила следы на снегу. Именно о таких сапогах с большими шпорами, на узком каблуке говорил монах!

«Простите мой вопрос, но не могли бы вы назвать, у какого сапожника вы заказали эти сапоги?» – спросила я.

«Увы, не ведаю, так как получил их в подарок от друга!» – с усмешкой ответил поэт.

Испугавшись своей догадки, я поспешила прервать разговор. Но тут в конце галереи показался свет – дверь в покои мужа отворилась, и перед нами предстал граф де Рабюсси. Лицо его выдавало крайнее раздражение. С укором он оглядел нас и, не проронив ни слова, скрылся. Известно, что наибольшими ревнивцами являются именно те, кто сам частенько доставляет повод для ревности.

В растерянности я даже позабыла о причине, по которой там оказалась, и, вернувшись к себе, озадаченная, рассказала обо всем няне Татуш. Та же, слушая меня, неодобрительно качала головой.

«Думаешь, будет ссора?» – окончив, спросила я ее.

«Сдается мне, мадам, что черная кошка меж вами уже пробежала, – с уверенностью ответила Татуш и прибавила: – А после кошки придет и колотежка».

Так оно и произошло.

– Ах, бабушка, неужели ваш супруг был груб с вами? – поразилась Элинора.

– Выходит, что граф нарушил главный закон рыцарства! – Жакино в запальчивости вскочил со своего места.

– Именно так, мой друг. Ибо в доме моего супруга лучшие идеалы рыцарства, благородного мужества, верности даме сердца в ту пору, о которой я веду речь, были изрядно подзабыты. Так что утро следующего дня началось для меня с обидных упреков, а закончилось синяками. Можете вы себе представить, что храбрый Тристан в порыве ревности угощает тумаками свою возлюбленную Изольду?! – сказала пожилая дама и с улыбкой оглядела слушателей. – С того времени много воды утекло. И все же я помню, как в то утро Мишель вошел ко мне в будуар. Камеристка и Татуш как раз помогали мне одеться в платье серого бархата и серый барбет[43], которые надлежало носить на первой неделе поста. Супруг мой, соблюдавший пост разве что во время обедни, после которой он во весь опор несся к столу, оглядел мой туалет с плохо скрываемым раздражением:

«Досадно, что ваша набожность, дражайшая женушка, имеет столь избирательную природу. Сдается мне, что в компании моего брата вы готовы позабыть о строгих правилах поста!»

«Монсеньор, ваши упреки оскорбляют меня», – ответила я.

«А ваше поведение меня бесчестит! – вскричал он, и лицо его исказилось от гнева. – Подумать только, моя жена бродит среди ночи и бесстыдно любезничает с гостями!»

Однако повторять все то, что было тогда сказано, нет никакой нужды, и потому, минуя подробности, я перейду сразу к сути. В то утро мне досталось преизрядно. Граф на славу угостил меня тумаками, с усердием показав, на что способен. Иной виллан[44]не сумеет отделать так свою любезную женушку. Я не погрешу против истины, предположив, что его светлость давно мечтал об этом и досадовал лишь на то, что ему никак не представляется удобного случая.

Увы, супружество подобно дальней дороге, вступив на которую никто не может знать наперед, что ждет его – юдоль скорби иль сад наслаждений, иногда же одно сменяет другое.

Noblesse oblige[45], мои милые дети… О! Если бы нам было позволено выбирать себе мужей, жен, полагаясь на сердечное влечение, душевную привязанность, на прекрасную любовь, о которой сложено столько стихов. Увы, нет, сии земные радости доступны лишь простолюдинам. Мы же, их сеньоры, себе не принадлежим. Долг предписывает нам думать об интересах рода, семьи и наипаче о землях, коими мы поставлены управлять. Наши дети и внуки, мальчики и девочки – это заложники и гаранты исполнения клятв и договоров, это брачные союзы, объединяющие земли в домен общих владений. Иной брак способен остановить войну и даровать мир тысячам людей… Но это отнюдь не означает, что супругам он принесет лишь одно разочарование. Мой пример скорее исключение, чем правило.

Полно, милая Элинора, не спеши вешать нос. – Графиня с нежностью поглядела на внучку. – Пусть печальный опыт моего первого брака не терзает твою молодую головку. Ибо Господь вознаградил меня во втором замужестве. А твой отец выбрал достойную партию для своей младшей дочурки.

Наш союз с графом де Рабюсси был заключен в самые трудные для нашей семьи времена. Тогда дела моего отца, доброго барона Гийома Гранфуа, шли из рук вон плохо, ибо страшный чумной мор, случившийся накануне, опустошил наши земли, унеся с собой треть от всех там живущих допрежь. И не стало пахарей, чтобы сеять хлеб, не стало косарей, чтоб его убирать… Обезлюдели селения, сорняком заросли нивы, и повсюду царило унылое запустение. Неопытные и необученные юнцы, работники в поле, конюшие, пастухи, ремесленники, домашняя прислуга, щеголи в шелковых нарядах, некогда принадлежавших тем, кто навсегда покинул сей мир, требовали за свою работу вдвое, а то и втрое больше обычного. Однако вот что поразительно. От одного лекаря, имевшего солидный опыт, я слышала, что в тот послечумной год ему весьма редко встречались случаи тяжелых родов. Все роженицы благополучно и легко разрешались от бремени. А младенцы, появлявшиеся на свет, были все как один отменно здоровы. Он утверждал, что ни один из малышей, коих он принимал, не умер…

Но вернусь к моему убитому горем отцу, когда он, со слезами оглядев свои обезлюдевшие земли и сотворив молитву Господу, вознамерился совершить паломничество в монастырь Сантьяго-ди-Компостела в королевстве Арагона и Кастилии в надежде, что святой Иаков сотворит чудо и наши земли вновь обретут жизнь. С собой в паломничество отец взял и нас с братом. Путь наш был долог и труден, так как проходил через крутые Пиренейские горы, с вершин которых снег не сходит даже в летний зной. Пройдя половину пути, мы остановились на горном перевале Рансево, в одноименном аббатстве. С давних пор там находили приют тысячи путников. После короткого отдыха мы с отцом уже собрались продолжить путь, но в ночь накануне хлынул обильный дождь, дороги размыло водой, и они сделались опасны. Нам ничего более не оставалось, как задержаться в аббатстве еще на несколько дней. В один из них мы и свели знакомство с графом Мишелем Помар де Рабюсси. Он, как и мы, был паломником. Однако он направлялся к мощам апостола Иакова по другим, отличным от наших причинам, ибо бургундские земли его, не затронутые чумой, вполне процветали, принося изрядный доход. Но черная лента на его руке указывала на то, что он носит траур. Позднее нам открылось, что граф де Рабюсси, потерявший в один год и супругу, и единственного сына, ехал туда с мольбами о наследнике (или с мольбами об искуплении грехов). Меж тем дождь все лил и лил, нам же, запертым в стенах монастыря, ничего не оставалось, как ждать, пока он не прекратится, ждать да бездельничать, ибо никаких особенных дел у нас не было.