Апологеты этой системы указывали: «Если держать всех евреев в одном месте, то это позволяет их защитить в случае беспорядков», и порядочные христиане, которые никогда не видели немыслимых условий жизни евреев, искренне в это верили. Они и сами говорили: «Евреям нравится жить на Юденштрассе. Они там прямо процветают, не так ли?» Как ни странно, евреи сами доказывали это, ибо когда они видели, в какой скученности живут их семьи в этом проклятом квартале, то еще настойчивее следили за неукоснительным соблюдением своих строгих санитарных законов, а еврейская медицина, которую христиане в равной мере презирали и которой пользовались, спасала их от многих эпидемий, которые выкашивали остальное население. Да и сам Талмуд говорил: «Ни один еврей не может жить в городе, где нет хорошего врача».

На самой середине Юденштрассе размещалось узкое строение, старое и покосившееся, – но для ребе Элиезера оно было средоточием радостей. Это была его синагога. Мало какой дом Бога был в столь убогом состоянии, как это уродливое маленькое помещение, в котором приходилось молиться евреям Гретца, – в нем не было ни скамеек, ни окон, ни полок для священных рукописей. Те евреи, которые хотели молиться, сидели на полу или, если помещение было забито людьми, стояли. Было небольшое возвышение, с которого в Шаббат дядя раввина Исаак Готтесман читал Тору, и здесь же висел небольшой украшенный лоскут, прикрывавший шкафчик, где хранился свиток Торы. И это было все, если не считать, что в одном углу стоял испятнанный и скрипучий стол, которому было не меньше ста лет от роду, стул и подсвечник; именно здесь день за днем в течение долгих лет ребе Элиезер изучал Талмуд, одержимый стремлением познать юридические и моральные основы своей веры. Среди евреев Германии было принято считать, что, если ему достанется долгая жизнь, он станет одним из светил иудаизма.

В другом углу синагоги ребе Элиезер организовал что-то вроде школы для мальчиков Юденштрассе, и под его присмотром они учились читать, потому что он не уставал повторять их родителям: «Научите своего сына читать – и вы дадите ему еще две руки». Элиезеру не хотелось использовать синагогу таким образом, потому что голоса детей мешали чтению учеников постарше, но на всей Юденштрассе было просто невозможно найти другой свободный угол.

Евреям Гретца досталась столь убогая синагога отнюдь не в силу их предпочтений. По существующим законам ничего лучше им не полагалось: «Юденштрассе может содержать синагогу при том условии, что она будет не выше и не больше собора, а также не будет иметь никаких украшений. Однажды построенная, она без одобрения епископа не может быть изменена ни в одной детали, в каком бы состоянии ни находилась». Евреи с сокрушением смотрели, как их ученый раввин восседает за своим шатким столом, и несколько лет назад они сделали ему стол получше, но стражники у ворот заметили, как они его перетаскивают, и позвали чиновника, который конфисковал новый стол, наложил на евреев штраф и приказал вернуть старый стол на место.

Интересно, думал ребе Элиезер, что эти тупые ограничения введены не светскими законодателями, а церковью. И он объяснил своей общине: «Эта религия, которая пытается поразить нас в самое сердце, стараясь обратить Юденштрассе в другую веру, доказывает тем самым свою беспомощность».

На самом деле в Гретце почти не предпринималось попыток обращения, потому что ни один еврей не отвергал руководства ребе Элиезера, да и христиане не приняли бы его, решись он на это. Несколько веков назад Гюнтер Крестоносец в своей грубой германской манере сформулировал, в чем дело: «Обращенный еврей – как цыплячье дерьмо. Горячее, когда птица освобождается от него, но стоит ему упасть на землю, как уже холодное».

Более того, в те времена у евреев было мало причин завидовать христианам, потому что католицизм сотрясали внутренние разлады. Но если в 1517 году евреи равнодушно наблюдали, как Мартин Лютер, монах, знавший иврит, метнул первое копье в материнскую церковь, то в 1523 году Юденштрассе захлестнула волна надежды, когда Исаак Готтесман принес домой экземпляр первого публичного заявления Мартина Лютера, касающийся евреев.

– Невероятно! – вскричал он, когда евреи собрались на улице.

– Так что он сказал?

– Он говорит, что Христос был рожден евреем. Читая эти слова, я просто не верю глазам своим! – И он громко и отчетливо прочитал звонкие слова: – «Наши идиоты и ослы, эти священники, епископы, софисты и монахи, так относятся к евреям, что, если бы человек захотел стать подлинным христианином, он бы предпочел стать евреем. Будь я евреем и видя, какие тупоголовые болтуны правят христианством, направляя его, я бы предпочел бы стать свиньей, чем христианином. Потому что они относятся к евреям скорее как к собакам, чем как к людям. А ведь евреи – это родные и близкие, это единокровные братья нашего Спасителя. И если уж мы хвастаемся добродетелями нашей расы, то Христос относится больше к ним, чем к нам. Никакому иному народу Бог не оказывал столько доверия, когда вверил им Свое Святое Слово». – Исаак поднял глаза и, увидев, какой надеждой полны серьезные лица слушателей, возбужденно вскричал: – Пусть Бог даст Лютеру победу! Если он победит, мы покинем Юденштрассе, потому что слушайте, что он говорит дальше: «И посему я советую достойно относиться к этим людям. Пока мы будем позволять по отношению к ним насилие, ложь и злословие, пока мы будем запрещать им работать, торговать и вообще бывать в наших кварталах, тем самым ввергая их в бедность, как мы можем надеяться, что мы лучше их и тем самым одерживаем над ними победу? Если мы хотим помочь им, то должны использовать не папистские законы, а христианскую любовь. Мы должны протянуть им руку дружбу, позволить им работать и жить в нашей среде, чтобы у них появились поводы и возможности стать такими, как мы, и жить с нами».

Эти страстные слова захватили воображение всех евреев, и один из них подвел итог:

– Он позволит нам работать.

Но как раз в эту минуту ребе Элиезер миновал железные ворота и, увидев толпу, присоединился к ней, чтобы услышать последние слова послания монаха. В нем тоже всколыхнулась волна надежды, но, будучи человеком осторожным, он попросил показать ему сам текст и, молча изучив его, попытался сформулировать те предположения, что имел в виду Лютер, когда писал эти слова. Он пришел к печальному заключению, что евреям стоило бы проявить достаточно сообразительности и не возлагать слишком большие надежды на призывы Лютера. О чем он и сказал.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Готтесман. – Он же прямо тут говорит, что с евреями стоит обращаться как с человеческими созданиями.

– Да, говорит, – согласился Элиезер.

– Поэтому я думаю, что мы должны поддержать его, – сказал Исаак, и его предложение получило всеобщее одобрение.

– Ошибка, – заметил Элиезер.

– Как ты можешь говорить такое? – вскинулся его дядя. Он был главным ростовщиком и считался очень благоразумным человеком.

– Мы знаем церковь, – ответил Элиезер. – И как она относится к евреям. Но мы не знаем этого монаха Мартина Лютера.

– Так прочти его слова, ребе! – предложил один из слушателей.