— Никогда! — решительно возразил он. — Никогда я не соглашусь, чтобы ты снова стала гризеткой, женой студента; это невозможно, я предпочту, чтобы ты оставила меня.

— Какое страшное слово! И вы повторяете его уже третий раз. Значит, вы больше меня не любите, если нищета со мною так пугает вас!

— О боже! Разве я за себя боюсь? Разве не случалось мне уже попадать в отчаянное положение? Теперь я даже не знаю, сильно ли я страдал. Я даже не помню, как я тогда выпутывался.

— Значит, вы тревожитесь за меня? Так успокойтесь: бездействие, на которое я обречена, угнетает, убивает меня; работа не только отвратит нищету, но с нею и жизнь моя станет легче и на сердце будет веселее.

— Но ведь работа, о которой ты говоришь, и нищета, которую ты ни во что не ставишь, — одно и то же; да, Марта, для меня это одно и то же. Нет, нет, мне не вынести этого! Я найду, я придумаю какой-нибудь выход. Возьму в долг последнее экю у маленького Полье и попытаю счастья в рулетке. Вдруг я выиграю миллион!

— Не делайте этого, Орас. Ради всего святого, не прибегайте к такому ужасному средству!

— Ну да, ты ведь предпочитаешь идти в ломбард! В ломбард — прибежище всех самых презренных женщин, всех падших девушек! Это было бы впервые в твоей жизни, не правда ли? Отвечай, Марта! Скажи, что ты никогда там не бывала.

— Пусть даже и была, неужели я стала бы от этого хуже? Если добывать таким способом деньги — позор, то он падает на общество. Поверьте, там скорее встретишь честную мать семейства, чем погибшую девушку, и не одна бедняжка предпочла снести туда последнюю свою тряпку, лишь бы не торговать собою.

— А, ты была там, Марта! Я вижу, ты была там! Ты так непринужденно говоришь обо всем этом, что я совершенно уверен… что это уже не в первый раз… Но постой, зачем было тебе ходить туда? Ведь, живя с господином Пуассоном, ты ни в чем не нуждалась, да и Арсен не пустил бы тебя!

И вместо того чтобы оценить спокойствие и преданность своей возлюбленной, Орас начал ломать голову, отыскивая в ее прошлом какую-нибудь вину, которая могла толкнуть ее на такое крайнее средство, как только что предложенное ею для его спасения.

— Клянусь вам, — сказала Марта, взор которой затуманился от стыда и грусти при упоминании Орасом имени господина Пуассона рядом с именем Арсена, — что завтра я пойду туда первый раз в жизни.

— Но кто подал тебе мысль пойти туда?

— Сегодня утром я прочла один отрывок из «Воспоминаний современницы», где она рассказывает о своей бедности. Она несла в ломбард последнюю драгоценность и, увидев у дверей женщину, плакавшую оттого, что у нее не приняли заклада, поделилась с нею полученными десятью франками. Как это прекрасно, не правда ли?

— Что такое? — спросил Орас. — Я не слушал. Ты рассказываешь мне какие-то сказки, как будто я сейчас расположен развлекаться ими!

Справедливо отмечено, что если уж не везет, то несчастья и неприятности, точно сговорившись, обрушиваются на нас одно за другим. Орас обдумывал способ избавиться от кредитора, с которым два часа назад у него состоялось бурное объяснение, как вдруг вошел господин Шеньяр, хозяин меблированных комнат, и потребовал погашения двухмесячной задолженности за две комнаты, которые Орас снимал у него по сорок франков в месяц. Орас, и без того уже дурно настроенный, принял хозяина весьма холодно и разговаривал с ним свысока, а когда тот стал настаивать и угрожать, окончательно вышел из себя и, в свою очередь, пригрозил выбросить его в окно. Шеньяр был не храброго десятка и удалился, пообещав на следующий день перейти в вооруженное наступление.

— Теперь ты сам видишь, завтра непременно надо идти в ломбард, иначе нам не избежать скандала, — ласкаясь к Орасу, чтобы успокоить его, сказала Марта. — Если ты допустишь, что тебя выгонят из квартиры, другие кредиторы станут еще настойчивее и нам не удастся выиграть время.

— Ну хорошо! Только ты никуда не пойдешь, — сказал Орас, — пойду я сам и снесу свои часы.

— Какие часы? У тебя их нет.

— Какие часы? Матушкины! Ах, проклятие! Да ведь они давно уже там и, несомненно, там же и останутся. Бедная матушка! Если бы она знала, что ее прекрасные старинные часы валяются среди всякой рухляди и мне не на что их выкупить!

— А если вместо них я дам цепочку, которую ты мне подарил? — робко спросила Марта.

— Ты, видно, нисколько не дорожишь знаками моей любви, — сказал Орас, схватив цепочку, лежавшую на камине, и злобно вертя ее в руках. — Не знаю, что удерживает меня от того, чтобы выбросить ее за окно. Так, по крайней мере, она принесет пользу какому-нибудь бедняку, а не исчезнет завтра в пучине ростовщичества, без какой-либо выгоды для нас самих. Замечательный выход, что и говорить! Постой, но у меня есть еще вполне приличные носильные вещи; есть, например, пальто, без которого я прекрасно могу обойтись.

— Твое пальто! В такой холод! Когда подходит зима!

— Пустое! Ты ведь собиралась отнести свою шаль.

— Я никогда не простуживаюсь, а ты уже болен. И потом, разве мужчине подобает самому идти в ломбард закладывать свою одежду? Часы — куда ни шло, это предмет роскоши! Но необходимое! Вдруг кто-нибудь встретит тебя?

— О, если меня встретит Арсен, он скажет: «Вот тот, кто взял на себя заботу о Марте, — должно быть, она очень несчастна, бедная Марта!» Чего доброго, он уже так говорит.

— Как может он говорить то, чего нет?

— Почем я знаю? Но все-таки признайся: он очень торжествовал бы, если бы знал, до чего мы дошли?

— Но ведь не станем же мы рассказывать об этом?

— Ба! С завтрашнего дня ты начнешь поиски работы; вскоре ты обязательно встретишь его, — он постоянно бродит вокруг нашего дома… Ты это отлично знаешь, Марта, не притворяйся удивленной. Так вот! Ты увидишь его; он станет расспрашивать, и в какую-нибудь тяжелую минуту ты расскажешь ему обо всем. Ибо тебя ждут тяжелые дни, бедная моя девочка! Не всегда будешь ты относиться к этому так философски, как сегодня.

— Увы! Я действительно предвижу тяжелые дни, — ответила Марта, — но нищета будет лишь косвенной их причиной. Ревность ваша усилится.

На глазах у нее выступили слезы; Орас осушил их поцелуями и предался восторгам любви, которая всегда была более страстной, чем нежной, а в этот вечер особенно.