— Не куплю. Непрактично. Шумят в полете.

— Свист воздействует на психику. Парализует жертву страхом.

— Возможно. Но может и предостеречь. Я успел бы уклониться.

— Если бы видел, что в тебя кидают, конечно. Знаю, ты можешь уклониться от стрелы, пущенной из лука и даже из арбалета… Но сзади…

— Сзади тоже.

— Брехня.

— Поспорим, — холодно сказал Геральт. — Я повернусь лицом к портрету твоего папы–идиота, а ты брось в меня своим Орионом. Попадешь — выиграл. Не попадешь — проиграл. Проиграешь — расшифруешь эльфьи манускрипты. Меня интересует Дитя Старшей Крови. Добудешь информацию. В кредит.

— А если выиграю?

— Добудешь ту же информацию и покажешь Йеннифэр. Она заплатит. Ты внакладе не останешься.

Кодрингер открыл ящик и вынул второй Орион.

— Рассчитываешь на то, что я не приму заклада, — отметил, а не спросил он.

— Нет, — усмехнулся ведьмак. — Уверен, что примешь.

— Рисковый ты парень. Забыл? Я не страдаю угрызениями совести.

— Не забыл. Ведь грядет Час Презрения, а ты идешь в ногу с прогрессом и духом времени. Я же принял близко к сердцу упреки относительно анахроничной наивности и на этот раз рискну не без надежды выиграть. Ну так как? Уговорились?

— Уговорились. — Кодрингер взял металлическую звезду за один из лучей и встал. — Любопытство всегда брало во мне верх над рассудком, не говоря уж о беспричинном милосердии. Отвернись.

Ведьмак отвернулся. Глянул на густо издырявленную физиономию на портрете и торчащий в ней Орион. Потом прикрыл глаза.

Звезда взвыла и ударила в стену в четырех вершках от рамки.

— Черт побери! — вздохнул Кодрингер. — Даже не дрогнул. Ну и сукин сын!

— А чего ради было вздрагивать? Я слышал, что ты бросаешь так, чтобы промазать.

* * *

На постоялом дворе было пусто. В углу на лавке сидела молодая женщина с синяками вокруг глаз. Стыдливо отвернувшись, она грудью кормила ребенка. Широкоплечий парень, возможно, муж, дремал рядом, опершись спиной о стену. В тени за печью сидел еще кто–то, кого Аплегатт не мог различить в полумраке комнаты.

Хозяин поднял голову, увидел Аплегатта, заметил его одежду и бляху с гербом Аэдирна на груди и моментально погрустнел. Аплегатт привык к таким встречам. Он был королевским гонцом, а королевские декреты говорили ясно — гонец имеет право в каждом городе, в каждом селе, на каждом постоялом дворе и гостинице потребовать свежего коня, и беда тому, кто откажет. Ясное дело, гонец своего коня оставлял, а нового брал, оставив расписку — владелец мог обратиться к солтысу и получить компенсацию. Но с этим бывало разное. Поэтому на гонца всегда смотрели с неприязнью и опаской — потребует или не потребует? Заберет на погибель нашего Злотка? Нашу с рождения выкормленную Краську? Нашего вынянченного Воронка? Аплегатту уже доводилось видеть ревущих детишек, вцепившихся в оседланного, выводимого из конюшни любимца и друга, не раз смотрел он в лица взрослых, побледневшие от несправедливости и чувства собственного бессилия.

— Свежего коня не надо, — сказал он быстро. Ему показалось, что хозяин облегченно вздохнул. — Я только перекушу, проголодался в дороге. Есть что в горшке?

— Малость похлебки осталось, сейчас подам, садитесь. Заночуете? Уже смеркается.

Аплегатт задумался. Два дня назад он повстречался с Гансомом, знакомым гонцом, и, выполняя приказ, они обменялись посланиями. Гансом взял письма и послание к королю Демавенду и отправился через Темерию и Махакам в Венгерберг. Аплегатт же, взяв почту для короля Визимира Реданского, поехал в сторону Оксенфурта и Третогора. Впереди было около трехсот верст.

— Поем и поеду, — решил он. — Полнолуние, а дорога ровная.

— Воля ваша.

Суп был жидковат и безвкусен, но гонец не придавал значения подобным пустякам. Смаковал он дома, женину кухню, а в пути ел, что на зуб попадало. Сейчас он медленно хлебал, неловко держа ложку огрубевшими от поводьев пальцами.

Дремавший на лежанке кот неожиданно поднял голову, зашипел.

— Королевский гонец?

Аплегатт вздрогнул. Вопрос задал человек, сидевший в тени. Теперь он вышел, подошел к гонцу. У него были белые как молоко волосы, стянутые на лбу кожаной повязкой. Черная куртка покрыта серебряными кнопками, высокие сапоги. Над правым плечом поблескивала сферическая головка перекинутого за спину меча.

— Куда путь держишь?

— Куда королевская воля пошлет, — холодно ответил Аплегатт. На подобные вопросы он никогда не отвечал иначе.

Беловолосый какое–то время молчал, внимательно глядя на гонца. У него было неестественно бледное лицо и странные темные глаза.

— Королевская воля, — сказал он наконец неприятным, слегка хрипловатым голосом, — вероятно, велит тебе поспешить? Надо думать, тебе срочно в дорогу?

— А вам что до того? Кто вы такой, чтобы меня подгонять?

— Я — никто. — Белоголовый неприятно усмехнулся. — И не подгоняю тебя. Но на твоем месте я бы уехал поскорее. Не хочу, чтобы с тобой приключилось что–нибудь скверное.

На такие замечания Аплегатт тоже имел отработанный ответ. Короткий и четкий. Незадиристый и спокойный — но однозначно напоминающий, кому служит королевский гонец и что грозит тому, кто отважится тронуть гонца. Однако в голосе беловолосого было что–то такое, что удержало Аплегатта от привычного ответа.

— Надо дать лошади передохнуть, господин. Час, может, два.

— Понимаю, — кивнул белоголовый и поднял голову, как бы прислушиваясь к доходящим снаружи голосам. Аплегатт тоже прислушался, но услышал только сверчка.

— Ну что ж, отдыхай. — Белоголовый поправил ремень, наискось пересекающий грудь. — Только во двор не выходи. Что бы ни случилось, не выходи.

Аплегатт воздержался от вопросов. Он инстинктивно почувствовал, что так будет лучше. Наклонился к тарелке и возобновил поиски немногочисленных плавающих в супе шкварок. Когда поднял голову, белоголового в комнате уже не было.

Спустя две минуты заржала лошадь, стукнули копыта.

В комнату вошли трое мужчин. Увидев их, корчмарь принялся быстрее протирать кубки. Женщина с младенцем пододвинулась ближе к дремлющему мужу, разбудила его тычком локтя. Аплегатт подтянул к себе табурет, на котором лежали его пояс и корд.

Мужчины подошли к стойке, быстрыми оценивающими взглядами окинули гостей. Шли они медленно, позвякивая шпорами и оружием.

— Приветствую, милостивые государи, — откашлялся корчмарь. — Чего желаете?

— Водки, — сказал один, высокий и кряжистый, с длинными, как у обезьяны, руками, вооруженный двумя зерриканскими саблями, ремни которых крест–накрест пересекали грудь. — Хлебнешь, Профессор?

— Вполне позитивно, — согласился второй, поправляя сидящие на крючковатом носу очки из шлифованного голубоватого горного хрусталя в золотой оправе. — Если отравка не подпорчена какими–нить инградиенциями.