Свой ответ Карач-мурзе Тохтамыш оттягивал сколько мог, ссылаясь на то, что, прежде чем решить что-либо относительно Московского князя, он хочет дождаться от своих людей из Самарканда известий о том, что делает и что затевает Тимур. Наконец, когда уже наступило лето, он вызвал к себе Карач-мурзу и сказал:

— Я получил плохие вести из Мавераннахра: Тимур встревожен нашими приготовлениями и собирает большое войско потому, что он, как и все другие, думает, что мы готовим поход на Азербайджан. Ты знаешь, что сейчас он там распоряжается как хозяин и ждет, когда можно будет захватить эту страну открыто. Он этого не дождется, но мне еще нельзя с ним ссориться. Надо сказать ему, что я хочу идти на Русь. Но этого мало: нужно сделать так, чтобы он поверил, будто я совсем не думаю об Азербайджане и что мне не важно, что он там делает. Понимаешь? Прямо говорить этого нельзя и обещать тоже ничего нельзя, но нужно заставить его думать, что меня удерживает узда благодарности и что я нигде не встану ему поперек дороги. Тогда он не будет очень бдителен и даст мне время окрепнуть настолько, что я смогу разговаривать с ним иначе. Такое дело я никому не могу доверить, кроме тебя. Поедешь моим послом к Тимуру.

— Твоя воля священна, великий хан, — промолвил удивленный Карач-мурза. — Но разве ты не хотел послать меня в Москву?

— Воля Аллаха сильнее моей воли. И она сейчас заставляет меня послать тебя в Самарканд. Тимур нам опаснее князя Дмитрия, и, чтобы все окончилось хорошо, ехать к нему должен только ты: из всех моих эмиров у тебя самая лучшая голова, и Тимур к тебе благоволит. А к Московскому князю, если понадобится, я могу послать и другого посла.

— Да позволено мне будет сказать, великий хан: ты уже посылал к нему одного посла и после жалел, что не послал именно меня.

— Аллах! Разве я виноват в том, что у меня нет второго Карач-оглана? И поелику я не могу послать тебя сразу в два места, я посылаю тебя в Самарканд потому, что там ты нужнее! Готовься выехать завтра. Возьмешь с собою еще четырех князей и четыреста нукеров, — Хромой любит пышные посольства. Повезешь ему и мои подарки.

— Твое повеление будет исполнено, великий хан. Сколько времени я должен оставаться в Самарканде?

— Возвращаться не торопись. Исполни то, что тебе поручено, и останься там столько времени, сколько будет нужно, чтобы понять, каковы теперь замыслы Тимура, и узнать все, что нам полезно знать. Когда будешь ехать назад, задержись и в Хорезме, посмотри и узнай, что делается там. А что до Москвы, — добавил Тохтамыш, — я еще ничего не решил. Может быть, я не пойду на нее в этом году, и ты, возвратившись из Самарканда, еще поедешь туда послом.

Карач-мурза слишком близко знал Тохтамыша, чтобы поверить его последним словам. Наоборот, он почти не сомневался в том, что хан окончательно решился на войну с Москвой и именно потому отсылает его в Мавераннахр. Но в душе он был ему за это благодарен, так как отъезд избавлял его от тяжелой необходимости отказаться от участия в походе на Русь. Карач-мурзе было хорошо известно, что татары лучшим месяцем для начала военных действий считают август, — к этому времени вернуться из Самарканда он никак не мог. Ну, что же, оставаясь «чистым в делах своих», как наставлял его митрополит Алексей, он сделал все возможное, чтобы предотвратить эту войну, а остальное в руках Аллаха!

* * *

Как всякому ордынцу, на сборы ему не понадобилось много времени, — к вечеру они были закончены. Поужинав в кругу семьи, он ушел в свою рабочую комнату, привел в порядок наиболее спешные дела, отдал подчиненным все нужные распоряжения и приказал позвать к себе обоих сыновей.

Они явились сейчас же и, почтительно поклонившись отцу, сидевшему за большим столом в глубине комнаты, встали рядом, в двух шагах от двери.

— Подойдите ближе, — сказал Карач-мурза, окидывая сыновей взглядом, в котором помимо его воли отразились удовлетворение и гордость. Девятнадцатилетний Рустем был великолепен: высокий и стройный, с карими пламенными глазами и с лицом, в каждой черте которого была видна высокая порода, — он казался олицетворением воинской красоты Востока. Все, что было на нем надето, — а он любил одеваться изысканно и с роскошью, — так к нему шло, что казалось от него неотделимым.

Хорош был и Юсуф, хотя совсем не походил на старшего брата. Лицо его нельзя было назвать красивым, но оно было приятно; ростом он уступал Рустему, но был коренаст и очень широк в плечах, — от всей его слегка неуклюжей фигуры веяло несокрушимым здоровьем и силой. Он мало внимания обращал на свою внешность, был неразговорчив и не по летам серьезен, в службе исправен и в битве храбр, хотя показать себя с выгодной стороны как-то не умел. Но Карач-мурза знал, что при всем этом в войске и товарищи, и подчиненные любили его больше, чем Рустема.

— Я думаю, вы никогда не слыхали, чтобы кто-нибудь сомневался в храбрости вашего отца и говорил, что когда другие идут в битву, он предпочитает оставаться сзади, — сказал Карач-мурза, когда сыновья подошли вплотную к столу. — Но вот, скоро орда выступает в боевой поход, а я уезжаю в другую сторону и буду находиться далеко от того места, где поют стрелы, сверкают клинки сабель и падают с плеч головы отважных. Такова воля великого хана, которую я должен исполнить. Но сегодня я радуюсь тому, что уезжаю от войны, и сам готов был просить великого хана, чтобы он освободил меня от участия в ней.

Промолвив это, Карач-мурза приостановился, пристально глядя на сыновей. Глаза Рустема выражали недоверие и любопытство, словно бы он догадывался, что отец пошутил и сейчас обернет дело по-иному. Лицо Юсуфа хранило каменную неподвижность.

— Вы знаете, кто был ваш дед, — продолжал Карач-мурза, — и знаете, почему мы стали ордынцами. Но могло быть иначе. И если бы сорок лет тому назад стрела, пущенная рукою татарина, пролетела на одну ладонь левее и не попала в сердце вашего деда, — и я, и вы сегодня оттачивали бы наши русские мечи, чтобы защищать родную землю от того нашествия, которое на нее готовит сейчас великий хан Тохтамыш, наш нынешний и случайный повелитель. Все мы его верные слуги. Но руке того, кто еще чувствует в себе кровь карачевских князей, сабля, которая поднимается против Русской земли, должна казаться непомерно тяжелой. Эта земля только по воле случая не стала нашей родной землей, и стоит она на костях народа, который никогда не посягал на чужое, а только защищал свое священное право на волю и на мирную жизнь. Такой народ, если даже не считать его своим народом, всегда достоин уважения, и я, ваш отец, поклялся никогда не поднимать против него оружия. Вы это должны знать. Знает это и великий хан, потому он и посылает меня сейчас в Самарканд.

— Вас я ни к чему не принуждаю, — закончил Карач-мурза, помолчав немного. — В ваших жилах течет больше татарской крови, чем в моих, и вы имеете право чувствовать себя татарами. Но мне бы не хотелось, чтобы мои сыновья вступили в землю моих отцов как ее враги. И если вы захотите, этого можно избежать.

С минуту длилось молчание. Потом Рустем сказал:

— Я уважаю страну твоих предков, отец, и уважаю народ, которым они правили. Но я татарин и воин. И разве нельзя воевать с тем народом, который уважаешь? Воюют даже татары с татарами и русские с русскими.