- Влезай...

То, что он предложил войти к нему не через дверь, а через окно, ещё более подняло его в моих глазах. Он сел на ящик, поставил меня перед собой, отодвинул, придвинул снова и наконец спросил негромко:

- Ты откуда?

Это было странно: я четыре раза в день сидел в кухне за столом около него! Я ответил:

- Здешний внук...

- Ага, да,- сказал он, осматривая свой палец, и замолчал.

Тогда я счёл возможным пояснить ему:

- Я не Каширин, а - ПешкОв...

- ПЕшков? - неверно повторил он.- Хорошее дело.

Отодвинул меня в сторону, поднялся и, уходя к столу сказал:

- Ну, сиди смирно...

Я сидел долго-долго, наблюдая, как он скоблит рашпилем кусок меди, зажатый в тиски; на картон под тисками падают золотые крупинки опилок. Вот он собрал их в горсть, высыпал в толстую чашку, прибавил к ним из баночки пыли, белой, как соль, облил чем-то из тёмной бутылки,- в чашке зашипело, задымилось, едкий запах бросился в нос мне, я закашлялся, замотал головою, а он, колдун, хвастливо спросил:

- Скверно пахнет?

- Да!

- То-то же! Это, брат, весьма хорошо!

"Чем хвастается!" - подумалось мне, и я строго сказал:

- Если скверно, так уж не хорошо...

- Ну? - воскликнул он, подмигивая.- Это, брат, не всегда, однако! А ты в бабки играешь?

- В козны?

- В козны, да?

- Играю.

- Хочешь - налиток сделаю? Хорошая битка будет!

- Хочу. - Неси давай бабку.

Он снова подошел ко мне, держа дымящуюся чашку в руке, заглядывая в неё одним глазом, подошел и сказал:

- Я тебе налиток сделаю; а ты за это не ходи ко мне,- хорошо?

Это меня прежестоко обидело.

- Я и так не приду никогда...

Обиженный, я ушел в сад; там возился дедушка, обкладывая навозом корни яблонь; осень была, уже давно начался листопад.

- Ну-ко, подстригай малину,- сказал дед, подавая мне ножницы.

Я спросил его:

- Хорошее Дело чего строит?

- Горницу портит,- сердито ответил он.- Пол прожёг, обои попачкал, ободрал. Вот скажу ему - съезжал бы!

- Так и надо,- согласился я, принимаясь остригать сухие лозы малинника.

Но я - поспешил.

Дождливыми вечерами, если дед уходил из дома, бабушка устраивала в кухне интереснейшие собрания, приглашая пить чай всех жителей: извозчиков, денщика; часто являлась бойкая Петровна, иногда приходила даже весёлая постоялка, и всегда в углу, около печи, неподвижно и немотно торчал Хорошее Дело. Немой Стёпа играл с татарином в карты; Валей хлопал ими по широкому носу немого и приговаривал:

- Аш-шайтан!

Дядя Пётр приносил огромную краюху белого хлеба и варенье "семечки" в большой глиняной банке, резал хлеб ломтями, щедро смазывал их вареньем и раздавал всем эти вкусные малиновые ломти, держа их на ладони, низко кланяясь.

- Пожалуйте-ко милостью, покушайте! - ласково просил он, а когда у него брали ломоть, он внимательно осматривал свою тёмную ладонь и, заметя на ней капельку варенья, слизывал его языком.

Петровна приносила вишнёвую наливку в бутылке, весёлая барыня - орехи и конфетти. Начинался пир горой, любимое бабушкино удовольствие.

Спустя некоторое время после того, как Хорошее Дело предложил мне взятку за то, чтоб я не ходил к нему в гости, бабушка устроила такой вечер. Сыпался и хлюпал неуёмный осенний дождь, ныл ветер, шумели деревья, царапая сучьями стену, - в кухне было тепло, уютно, все сидели близко друг ко другу, все были как-то особенно мило тихи, а бабушка на редкость щедро рассказывала сказки, одна другой лучше.

Она сидела на краю печи, опираясь ногами о приступок, наклонясь к людям, освещенным огнём маленькой жестяной лампы; уж это всегда, если она была в ударе, она забиралась на печь, объясняя:

- Мне сверху надо говорить,- сверху-то лучше!

Я поместился у ног её, на широком приступке, почти над головою Хорошего Дела. Бабушка сказывала хорошую историю про Ивана-воина и Мирона-отшельника; мерно лились сочные, веские слова:

Жил-был злой воевода Гордион,

Чёрная душа, совесть каменная;

Правду он гнал, людей истязал,

Жил во зле, словно сыч в дупле.

Пуще же всего невзлюбил Гордион

Старца Мирона-отшельника,

Тихого правды защитника,

Миру добродея бесстрашного.

Кличет воевода верного слугу,

Храброго Иванушку-воина:

- Подь-ка, Иванко, убей старика,

Старчища Мирона кичливого!

Подь да сруби ему голову,

Подхвати её за сиву бороду,

Принеси мне, я собак прокормлю!

Пошёл Иван, послушался.

Идет Иван, горько думает:

"Не сам иду - нужда ведёт!

Знать, такая мне доля от господа"

Спрятал вострый меч Иван под полу,

Пришёл, поклонился отшельнику:

- Всё ли ты здоров, честной старичок?

Как тебя, старца, господь милует?

Тут прозорливец усмехается,

Мудрыми устами говорит ему:

- Полно-ка, Иванушко, правду-то скрывать!

Господу богу - всё ведомо.

Злое и доброе - в его руке!

Знаю ведь, пошто ты пришел ко мне!

Стыдно Иванке пред отшельником,

А и боязно Ивану ослушаться.

Вынул он меч из кожаных ножон,

Вытер железо широкой полой.

- Я было, Мироне, хотел тебя убить

Так, чтобы ты и меча не видал.

Ну, а теперь - молись господу,

Молись ты ему в останний раз

За себя, за меня, за весь род людской,

А после я тебе срублю голову!..

Стал на коленки старец Мирон,

Встал он тихонько под дубок молодой,

Дуб перед ним преклоняется.

Старец говорит, улыбаючись:

- Ой, Иван, гляди - долго ждать тебе!

Велика молитва за весь род людской!

Лучше бы сразу убить меня,

Чтобы тебе лишнего не маяться!

Тут Иван сердито прихмурился,

Тут он глупенько похвастался: