– Но время-то для страны и для людей было не самое лучшее, – заметила я.

– Дашенька, а когда оно у нас было лучшее? Когда в России не было проблем? Когда у нас все люди жили хорошо?

Мне было нечего на это ответить. Пока я росла в деревне, наслушалась рассказов бабы Тани и наших соседок. Я ведь тоже по натуре историк и, может, архивариус. Меня очень интересовали рассказы о жизни людей в прошлом.

Я спросила у Симеона Даниловича, какое время он считает лучшим для нашей страны. И он ответил, не задумываясь: шестидесятые годы прошлого века.

– Люди были на подъеме. Уже как-то отстроились после войны. Пришли в себя. Жизнь каждый год улучшалась. А потом первый полет в космос. И первый человек в космосе – наш! Что тогда делалось на Дворцовой…

Симеон Данилович помолчал, явно предаваясь воспоминаниям.

Я поняла, что он рассказывает мне все это не просто так. Хотя мне было невероятно интересно слушать его воспоминания! Но он еще говорил, что мне нужно чего-то остерегаться. А потом сразу заговорил про КГБ и сложности, связанные с выездом советских людей за границу.

– Один из моих кураторов во Франции узнал про мои встречи с Мещеряковым – потомком лесопромышленника, который отдал своего первого внука на воспитание Аполлинарии Антоновне. Да я их и не скрывал. Опасно было скрыть. Можно было кое о чем умолчать, но я должен был отчитываться обо всех «контактах». Я и умолчал. Кое о чем. Но ведь за мной присматривали и когда я жил в Ленинграде, а не только во время зарубежных командировок. Мой интерес к истории отдельных семей следовало обосновать. В КГБ же могли проверить мои запросы в архивах.

– Как сейчас спецслужбы не только могут найти человека по его мобильному телефону? По месту совершения звонков, месту выхода в интернет? Вроде даже и по выключенному телефону можно найти?

– Ну, в те времена, к сожалению или к счастью, мое физическое местонахождение определить было не так-то просто. Телефоны были только стационарные – домашние и рабочие, а на улицах стояли автоматы. Никаких камер по всему городу развешано не было. У нас их сейчас вроде бы сорок тысяч? Или сорок пять? Но ведь все равно есть «мертвые зоны», которыми пользуются мошенники и прочие нехорошие люди. Но книги, которые я заказывал, проверить было можно. Я не хотел рисковать. И с какой стати? Я написал в отчете, что Мещеряков хочет найти родственников в России, и даже попросил помощи у куратора. Там же ребенок был рожден дочерью лесопромышленника от революционера, отправленного на каторгу. Можно сказать, героя. Не знаю, на каком уровне решался вопрос, но я получил добро. Вероятно, думали, что потом можно будет как-то зацепить Мещеряковых во Франции. Мы вам небольшую услугу, а вы нам ответную. Этих деталей я не знаю.

– И вы нашли этого ребенка?

Из дневника Аполлинарии Антоновны я знала, что ко времени революции 1917 года сын дочери лесопромышленника и молодого революционера был уже взрослым парнем. Революционер вернулся с каторги, забрал сына, и тот тоже проникся идеями марксизма.

– Да. Он погиб во время Гражданской войны, не оставив потомков.

Я вопросительно посмотрела на Симеона Даниловича. Получалось, что умер ребенок молодой жены, выданной за нелюбимого мужчину лет на двадцать старше ее (а‐ля картина «Неравный брак»), рожденный ею от любовника Васильева. Умер ребенок дочери лесопромышленника от революционера, пусть и взрослым. А остальные?

Я являюсь единственной продолжательницей рода Салтыковых (тогда у меня еще не родился Мишенька) – происхожу от парня, рожденного веселой вдовушкой от конюха (или не конюха). Симеон Данилович является последним в роду русских Синеглазовых, происходит от незаконнорожденной дочери банкира и балерины. Во Франции живут другие Мещеряковы (семья лесопромышленника) и другие Синеглазовы. Но они не имеют отношения к детям, воспитанным Аполлинарией Антоновной.

Разуваевы, потомки Петеньки и Анны, должны быть в Англии. В России могли остаться потомки итальянской певицы Каролины и князя Воротынского, которому не дали на ней жениться; кухарки и профессорского сына Смоленского; молодой революционерки, отправившейся за любимым в ссылку.

– Я стал искать родственников и других детей, воспитанных Аполлинарией Антоновной, и понял, что три нити ведут в Карелию, где родилась ты, Даша. Только когда я начинал поиски, тебя еще не было на свете.

– И вам стали мешать?

– Нет, но я выяснил, что у меня есть конкурент.

– Кто-то еще искал потомков детей, воспитанных Аполлинарей Антоновной? Но зачем?!

Симеон Данилович не стал прямо отвечать на мой вопрос. Он продолжил свой рассказ. Потом, регулярно общаясь с ним, я поняла, что он признает только неторопливые беседы. Он должен рассказать все, что собирался, и только потом ему можно будет задавать вопросы. Он должен говорить в своем темпе. Именно так он читал свои лекции. Он не вел дискуссий со студентами в аудитории, как, впрочем, и со взрослыми слушателями, которые приходили не «по программе», а потому, что им просто было интересно. Симеон Данилович всегда говорил без всяких бумажек, никакое посещение не отмечал, в аудитории стояла мертвая тишина. Все слушали, затаив дыхание. Это было интересно и увлекательно. И хотя официально предмет у нас в институте назывался «экономическая история», Симеон Данилович говорил, что читает лекции по «финансовой истории».

– Как ты понимаешь, Дашенька, я давно знаю всех дам, работающих в библиотеках и архивах, в которых я бываю.

Я кивнула. Я предполагала, что «дамы» начали борьбу за Симеона Даниловича после того, как у него умерла жена, но ни одна не могла растопить его сердце.

– Я всегда привозил им маленькие подарки, поздравлял с Восьмым марта, спрашивал про детей и внуков. Вежливость и внимание к человеку – это то, что очень легко дается, но очень дорого ценится. Запомни это.

Я запомнила не только это, но и многие другие советы, которые мне дал Симеон Данилович.

– И эти дамы мне сообщили, что в архивах вдруг стал появляться еще один человек с дипломом историка, который интересовался тем же самым, чем интересовался я. Я имею в виду не финансовые темы, а детей, воспитанных Аполлинарией Антоновной, и их потомков.

– Вы выяснили, кто это?

– Конечно, выяснил. Он оказался потомком дочери революционерки, отправившейся за любимым в ссылку. Последней воспитанницы, попавшей к Аполлинарии Антоновне Пастуховой.

Из дневника Аполлинарии Антоновны я знала, что девушка лет в двадцать уехала из Карелии уже в Ленинград искать биологических родителей. Они же должны были делать революцию и строить новое государство. В дневниках не было информации о том, что дальше случилось с этой девушкой. Аполлинария Антоновна умерла. И в конце жизни с ней оставались только мои предки. То есть получалось, что именно я по праву являюсь наследницей дневников. Или нет?

– Значит, он тоже заинтересовался историей своей семьи?