Госпожа Лебрен и ее дети стремительно бросились к дверям.

И в самом деле — за ними стоял господин Лебрен. Никакому описанию не поддается та радость, с какой семья встретила своего обожаемого отца.

На следующее утро по возвращении Лебрена семья купца собралась в гостиной. Этот день совпал со днем рождения Сакровира, которому исполнился 21 год.

— Дитя мое, — сказал Лебрен сыну, — ты сегодня совершеннолетний, пришло время показать тебе — ту комнату с закрытыми ставнями, которая так часто возбуждала твое любопытство. Ты узнаешь, что в ней находится. Я объясню тебе цель и причину такой таинственности. И я убежден, дитя мое, что после этого твое любопытство перейдет в чувство благоговейной почтительности. Момент посвящения тебя в эту семейную тайну указан как бы самим Провидением. Со вчерашнего дня, отдавшись охватившим нас нежным чувствам, мы не успели поговорить об общественных делах, между тем у тебя и у вас тоже, Жорж, — прибавил Лебрен, обращаясь к мужу дочери, — вырвались некоторые слова, внушающие мне опасение, что вы совсем упали духом, почти потеряли надежду. Что же произошло такого ужасного? Расскажите мне.

— А то, что в настоящее время палачи самодержавных монархов повсюду зажимают рот народной свободе. Италия, Венгрия, Пруссия, Германия снова подпали под кровавое иго, которое они свергли в сорок восьмом году, воодушевленные нашим примером и рассчитывая на нашу поддержку. Польша и Венгрия затоплены кровью. Нам грозят войска, и свои и чужеземные.

— Это не так страшно, дети! Отцы наши, обутые в простые деревянные башмаки, при Конвенте справились с войсками. И мы сделаем то же. Что касается королей, они убивают, грозят, не помня себя от ярости, а главным образом от ужаса! Они видят, что из крови мучеников, убитых ими, рождаются тысячи мстителей. У этих венценосцев голова идет кругом. И есть от чего! Если вспыхнет европейская война, революция встанет перед ними во весь рост и поглотит их, а в эпоху внешнего спокойствия мирная волна цивилизации поднимается все выше и выше и подмывает их троны.

— А внутри? — воскликнул Жорж. — Что делается внутри самой Франции!

— Ну, друзья, что же происходит здесь?

— Увы, отец, недоверие, страх, нищета, всюду рассеиваемые вечными врагами народа и буржуазии. Пошатнувшийся кредит. Народ в смятении, обманутый, преданный, восстановляемый против республики, его матери.

— Бедные мои милые слепцы! — возразил, улыбаясь, Лебрен. — Разве вас не поражает удивительное экономическое движение, происходящее в среде рабочего класса и буржуазии? Вспомните о многочисленных рабочих ассоциациях, которые основываются повсеместно, об убогих попытках устроить банки взаимопомощи и кредита, о земельных банках, кооперативных товариществах! Разве не доказывают эти попытки, из коих некоторые уже увенчались успехом, а другие хотя и не дали пока определенного результата, но все они начаты разумно, честно, мужественно, с предусмотрительностью и верой в демократическую и социалистическую будущность, — разве не доказывают они, что народ и буржуазия, не рассчитывая больше на содействие и помощь государства, ищут в самих себе силы и поддержку, чтобы освободиться от эксплуатации капиталистов и ростовщиков? Поверьте мне, дети, когда целый народ, такой, как наш, берется за решение проблемы, от которой зависит его истинная свобода, его труд, благосостояние его и его семей, он близок к решению, и с помощью социализма он это решение найдет.

— Но откуда нам взять сил, отец? Наша партия рассеяна. На республиканцев устраивают облавы, их забрасывают клеветой, заключают в темницы, изгоняют!

— К какому же выводу вы пришли в своем отчаянии?

— Увы, — с грустью ответил Сакровир, — мы боимся уничтожения республики и возврата к прошлому; это значило бы пятиться назад, вместо того чтобы продвигаться вперед, это было бы отрицанием прогресса… Тут можно дойти до печального убеждения, что человечество вместо вечного движения вперед обречено роковым образом вращаться в заколдованном кругу, откуда ему никогда не выбраться. И вот, когда падет республика, мы, может быть, вернемся назад, перейдем даже рубеж, от которого отправились наши отцы в восемьдесят девятом году.

— Именно так говорят и на это надеются роялисты. Пусть они совершают эту логическую ошибку. Это вполне понятно: ничто так не затемняет ум как страсть выгоды или сословные предрассудки. Но когда мы, дети, закрываем глаза перед очевидностью прогресса, яркостью своей затмевающей блеск солнца, чтобы погрузиться в сумрак неверия, когда мы оскорбляем святость своего дела сомнением в его мощи, в его властном триумфе, надвигающемся со всех сторон…

— Что вы сказали, отец?

— Я сказал: когда наш триумф открыто надвигается со всех сторон, в таких обстоятельствах, повторяю, падать духом, терять мужество — значит компрометировать наше дело. Разве человечество не шло неуклонно по пути прогресса, не считаясь с неверием, слепотой, слабостью, вероломством и другими преступлениями людей?

— Как, человечество непрерывно прогрессирует?

— Непрерывно, дети!

— Как же это? Несколько веков назад наши предки галлы были счастливы, свободны. И вдруг они лишаются всего и подпадают под гнет сначала римлян, потом французских королей…

— Я и не думаю отрицать, дети, что наши предки страдали, я хочу сказать только, что, несмотря на это, человечество все-таки шло вперед. Наши предки гибли от ран и увечий под развалинами античного общества. Но важный социальный переворот совершался в то же время, так как человечество все время идет вперед, иногда замедляя свой шаг, но никогда не отступая назад.

— Отец, я вам верю, но…

— Ты все еще не можешь отделаться от сомнений, Сакровир? Что ж, я понимаю тебя. К счастью, в таинственной комнате ты найдешь целый ряд таких доказательств, фактов, имен, чисел, которые окажутся убедительнее моих слов. И вот, друзья, когда вы увидите, что в самые кровавые эпохи нашей истории, почти всегда создаваемые усилиями королей и владетельных господ и духовенства, мы, побежденные, в течение веков упорно шли от рабства к народному суверенитету, — вы призадумаетесь: не преступно ли в самом деле нам сомневаться в будущем теперь, когда мы держим в руках с таким трудом завоеванную свободу! Сомневаться в будущем! Великий Боже! Наши предки, несмотря на все свои мучения, никогда не знали подобных сомнений. Назовите мне век, когда бы они не делали шагов к освобождению! Увы, шаги эти почти всегда были обагрены кровью. Наши господа, завоеватели, не знали жалости, но не проходило века, вы это увидите, когда бы не вспыхивала ужасная месть против них как бы для удовлетворения Божеского правосудия. Да, вы увидите, что не проходило века без того, чтобы шерстяной колпак не восставал против золотого шлема, без того, чтобы коса крестьянина не скрещивалась с копьем рыцаря, без того, чтобы мозолистая рука вассала не размозжила выхоленной руки какого-нибудь тирана-епископа. Вы узнаете, дети, что не проходило века без того, чтобы гнусный разврат, воровство и жестокость королей, сеньоров и высшего духовенства не вызывали восстаний населения, без того, чтобы народ с оружием в руках не протестовал против тирании трона, дворянства и папы. Вы узнаете, что не было века, когда голодные рабы, беспощадные, как сам голод, не повергали бы в ужас тех, кто отнимал у них последние крохи, не было века, когда какой-нибудь Валтасар не погибал бы со своим золотом, цветами, пением и всем своим великолепием под мстительной волной народного потока. Конечно, это ужасное, но законное мщение угнетенных возбуждало против себя жестокие преследования. Но благой пример стоял перед глазами, и все новые и новые революции вырывали у вековых угнетателей нашего народа значительные уступки, вводимые в закон.