Новая Голландия, где ты, счастье моей юности, неповторимый архитектурный ансамбль на воде, старинный и все же живой и теплый, похожего на который нет, не было и не будет? Сейчас ты в руинах — не от времени, а от наших стараний заколдовать тебя, словно в страшной сказке. Конкурс уже в разгаре — скоро бывший шедевр «превратится в общественно-деловой многофункциональный комплекс, проект которого наполнен всевозможными динамичными программами, серьезной культурной составляющей, включающей гостиничный, ритейл, культурный, развлекательный секторы». По сравнению с этим преображение царевны в лягушку — акт милосердия. Да после одного слова ритейл мне хочется возопить: да лучше я собственными руками взорву тебя, о Новая Голландия, чем допущу над тобою надругательство!

Балет пока держится, хоть и не без потерь. Когда моя любимая Виктория Терешкина выходит в «Раймонде» — сложнейшем спектакле, настолько классически строгом, что в другом исполнении он порою кажется скучноватым, — я замираю от восторга, потому что наблюдаю красоту в самом чистом, незамутненном ее проявлении. Героиня — искренняя, темпераментная девушка, однако за ней стоит такая огранка безупречного воспитания, что ее хочется оценивать словно произведение искусства. И приходишь к мысли, что незамысловатая история юной графини, которая предпочла сдержанного рыцаря страстному сарацину, прежде всего о торжестве классического танца. О том, что его каноны не скрывают индивидуальность, а помогают ей раскрыться — как тщательная, продуманная обработка превращает блеклый алмаз в сверкающий бриллиант. О том, что в рамках канона можно быть разной — но не теряя достоинства и благородства. О том, что мы должны владеть своими чувствами, а не они нами. О противопоставлении аристократизма и вульгарности, долга и ничем не сдерживаемых желаний, космоса и хаоса. А еще — о нашем городе, которого давно уже нет, но в мечтах я все еще его вижу, том великом городе, которому Глиэр спел когда-то гимн. О Неве, коей должно быть закованной в гранит. О прямых, как стрела, проспектах. Об улице Зодчего Росси, по которой можно изучать золотое сечение. И о школе имени Вагановой, стоящей на этой улице. Я горда тем, что в наш век халтуры кто-то может так танцевать «Раймонду»!

Простите за пафос. Обещаю — это в первый и в последний раз. Знаете, как оно бывает… просятся в пылу летучих мыслей пальцы к перу, перо к бумаге, и бедняге поэту вовремя не остановиться… ну, то есть прогресс все-таки пробрался в мой дом, так что пальцы сперва нажимают кнопку включения компьютера, а затем стучат по клавиатуре, но вы ведь меня поняли, правда?

Несчастный читатель, по доброте душевной кивнув, пробегает глазами название главы. Пафос пафосом, но обещан мужчина… где он, наконец? Или… успокойтесь, не надо подозрений. Мужчина уже соскакивает с кончика пера… в смысле, бодро выпархивает на монитор прямо из клавиатуры, и вы еще неоднократно пожалеете, что вызвали в моем воображении его светлый образ, ибо загнать героя обратно в таинственные недра памяти я сумею не скоро.

В студенческие годы я не была балетоманом. Как и положено культурной барышне, театр посещала регулярно, однако больше драму, к балету относясь не без скептицизма. А потом черт занес меня на спектакль с Фарухом Рузиматовым — и кончилась моя беззаботная жизнь.

Нет, до подкарауливания у артистического или, тем более, домашнего подъезда дело не доходило. Мостам положено быть поднятыми, а то мало ли — вдруг в замке красоты немытые окна или еще какие незаметные с другого берега изъяны? Что я, дурочка — портить себе удовольствие? Однако с того первого спектакля каждое пропущенное мною выступление Рузиматова осталось незаживающей раной в сердце. А кто вам обещал, что я нормальная?

Хотя ничего особенного танцовщик вроде бы не делал — оттолкнулся носочком да взлетел. Было видно, что ему это очень легко. Я, похоже, решила, что и сама сумею справиться не хуже, поскольку тут же с риском для жизни свесилась вниз (я сидела на третьем ярусе — высота пятиэтажного дома). Подруга Маша в последний момент удержала меня за юбку.

Потом стало ясно, что дело не только в полетах (которые, с горечью вынуждена признать, с возрастом сошли на нет). Просто каждое движение любимого артиста было совершенно, начиная от простейшего батмана и кончая сложным арабеском. Не пугайтесь, батман — это когда ножкой дрыгают, мы с вами тоже так можем. Хотя вру — можем, да не так. Одна из балерин «Мариинки» рассказывала недавно: в период смены руководства театра, когда старую гвардию решили выжить и поставили в невыносимое положение, они с Рузиматовым пришли на ежедневный экзерсис, и Фарух шепнул на ухо находящейся в депрессии партнерше: «Не грусти, делай батманы. Я вот балдею от батманов!»

Очевидно, исключительно при подобном условии они и получаются невообразимо прекрасными.

Рузиматов пристрастил меня к балету как таковому, и я стала часто ходить в «Мариинку», где познакомилась с братьями и сестрами по разуму — или, если быть до конца честной, по отсутствию последнего. Мы собирались в холле у рояля и делились впечатлениями.

Когда я впервые обнаружила в зале «Мариинки» Сережу из своей группы (добродушный широкоплечий парень, на вид смахивающий на культуриста, не двоечник, однако звезд с неба не хватает), я лишь ответила на его «Добрый вечер» и моментально выбросила встречу из головы. Ну занесло беднягу в театр — с каждым может случиться, даже со студентом. Что они, не люди? Но я ведь тоже человек и хочу отдохнуть, а не вспоминать лишний раз о работе.

Наткнувшись на юношу вторично, я несколько удивилась. А уж осознав, что он не пропускает ни одного спектакля Рузиматова, удивилась вдвойне и даже решила заговорить. Найти брата по разуму в собственном ученике — подобного экстрима мне раньше не выпадало.

— Ой, — обрадовался Сережа, — я так хотел к вам подойти, да стеснялся. Как я рад, что вы тоже ее любите! Ее нельзя не любить, правда? Она такая красавица… такая красавица…

Он мечтательно и чуть смущенно улыбнулся.

— Кто красавица? — опешила я, чувствуя, что теряю нить разговора.

Во-первых, тогда уж красавец, во-вторых, у Рузиматова восточный тип внешности, который мне совершенно не нравится, а в-третьих, во время его танца внешность я воспринимать перестаю начисто, видя нечто вроде сгустка чистой энергии.

— Как кто? — скромно и в то же время торжествующе потупился собеседник, словно речь шла о нем самом или, в крайнем случае, о ком-то из близких. — Диана Вишнева, разумеется. Я, как и вы, хожу на все ее выступления. Не зря ее называют божественной, вы согласны? Когда она танцует, это такой кайф… я улетаю. Да, иногда она ошибается, но ей простительно. Она делает это потому, что в увлечении целиком отдается роли. И неважно, что она сегодня два раза упала, — все равно она лучше всех!

— Диана упала? — изумилась я. — А я и не заметила.

— И правильно сделали, — горячо поддержал меня Сергей.

Ларчик открывался просто. В те годы Вишнева с Рузиматовым составляли постоянный дуэт и очень часто выходили на сцену вместе. Диану я тогда не любила, оценив лишь годы спустя, и воспринимала исключительно как существо, часто загораживающее мой ненаглядный объект наблюдения. Поэтому путем долгих тренировок я выработала туннельное зрение, позволяющее игнорировать помехи. Во время сольных вариаций Вишневой я ее, конечно, видела, а в совместных сценах не замечала напрочь. Впрочем, честно признавая за барышней огромное достоинство — низкий вес. Можно было не беспокоиться, что несчастный Фарух надорвется… он ведь не силач, а бесплотный воздушный эльф, созданный природой отнюдь не для переноски тяжестей в виде норовящих сесть на шею женщин.