Стало жутко холодно, а туман начал смыкаться все теснее и теснее, пока вокруг не воцарилась такая чернота, что мы решили бы, что уже наступила ночь, если бы мои часы не свидетельствовали об обратном. Мы с Джеком прижались друг к другу в румпельном кокпите, как могли дальше от машинного. Из предосторожности мы уже подтянули плоскодонку под корму, чтобы в случае необходимости сразу прыгнуть в нее, и погрузили на нее нашу последнюю общую бутылку рома и пакет морских сухарей. Ни для чего другого места в ней не было, — собственно говоря, если на то пошло, в ней не было места и для нас, но мы надеялись, что до того не дойдет.

Пять часов спустя лаг показал, что мы прошли расстояние до Пласеншия-Харбор, и я послал Джека выключить обалдуйку, чтобы мы могли услышать сирену у входа в порт.

И тут произошло нечто странное. Двигатель не работал, а рев продолжался. Сперва я подумал, что это физиологическая реакция моих ушей и восприятия на нескончаемый грохот обалдуйки, который мы терпели столько часов, но внезапно я осознал истинное положение вещей.

— Включи ее, Джек! Включи ее! Да ну же, Джек, включи ее! — взвыл я.

Джек ошеломленно послушался, и обалдуйка заработала от первого же поворота маховика. Я отчаянно переложил руль. «Счастливое Дерзание» пришла в движение и повернула на запад прочь от ревущего прибоя, который буйствовал невидимый, но не неслышимый в нескольких ярдах от ее правой скулы.

Мы шли не меньше получаса, прежде чем я сумел расслабить руки, вцепившиеся в румпель, растиснуть челюсти, сглотнуть раз-другой, наконец обрести голос.

У нас не было средства узнать, как близко мы подошли к Пласеншия-Харбор, зато мы знали, что подошли чересчур близко к восточному берегу огромного залива. И знали, что не желаем вновь с ним встретиться ни при каких обстоятельствах. А потому мы продолжали идти на запад, зная, что перед нами сорок, если не пятьдесят миль открытой воды. А о том, что ожидает нас по ту сторону этих сорока — пятидесяти миль, мы себе думать не позволяли.

Но мы удалялись от суши, и на нас снизошел мир. Обалдуйка бурчала, клубы дыма из выхлопа поднимались из каюты, обволакивая наши лица. Туман густел, и где-то в незримости солнце опустилось за горизонт. Наступила ночь. Мы не потрудились зажечь наши керосиновые ходовые огни — все равно увидеть их можно было с расстояния трех-четырех футов, не более. Мы сидели в плотно застегнутых дождевиках, углубляясь в бесконечность черноты, в вакуум, который не имел предела. Мы втолковывали друг другу, что именно так мореходы былых эпох (викинги на своих драккарах, баски на своих нелепых суденышках, Колумб на своей каравелле) ощущали себя, держа путь на запад навстречу темной неизвестности. День за днем, ночь за ночью они привыкали к ужасу неуверенности в том, что ждет впереди. В эту черную ночь мы, быть может, причастились их чувствами.

В полночь Джек поймал новый прогноз. Вращающийся центр шторма замедлил движение и должен был добраться сюда только перед самым рассветом. Готовясь к его прибытию, мы взяли два рифа на гроте и фоке, после чего ощупью обошли каждый дюйм нашей одетой в туманный саван шхунки, приводя все в порядок для первого удара шторма.

С юга задул легкий бриз, а потому мы подняли паруса и выключили обалдуйку, которая уже опять расхулиганилась. Новые чексы плохо вставились в свои гнезда, и она снова принялась накаляться, что увеличивало вероятность обратных вспышек и еще более впечатляющего фейерверка.

Мы скользили под парусами почти в нерушимой тишине посреди мирка, сузившегося до диаметра не более пятнадцати футов. Я стоял у насоса, Джек у руля, наклонясь над компасом, чья картушка смутно озарялась лучом умирающего фонарика, который мы присобачили к колпаку нактоуза за неимением надлежащего осветительного прибора.

Тут мне пришло в голову, что если нам все-таки предстоит попасть в опасную ситуацию, то мы много выигрываем, находясь на борту «Счастливого Дерзания», а не какой-нибудь удобной яхты, оборудованной по последнему слову техники.

— Ты шутишь! — сказал Джек, когда я поделился с ним этой идеей.

— Вовсе нет. Взгляни на дело под таким углом. Находись мы сейчас на яхте ценой в сто тысяч долларов, то с ума сходили бы при мысли, что можем ее потерять. А за «Счастливое Дерзание» нам беспокоиться не к чему. Только за самих себя, а для этого она нам времени не оставляет. — Я помолчал, давая ему срок усвоить эту мысль. А затем добавил: — Может, ты отмотаешь фонарик и принесешь его вниз? Главный насос опять заело.

К тому времени, когда мы починили насос и взяли под контроль течи, шхунка уже двигалась иначе. Началась Аортовая качка. С моря накатывалась тяжелая зыбь. Она все усиливалась, и вскоре мы уже перекачивались с борта на борт и зарывались носом настолько, что паруса обезветривались. Гики, гафели и блоки мотались невидимо у нас над головами, гремя и стуча.

Ветер теперь стих, и мы дрейфовали по черному вздымающемуся морю в зловещем безмолвии, нарушаемом лишь стенаниями нашего бедного такелажа. Оставался только один выход: убрать паруса и рискнуть вновь завести обалдуйку.

Завелась она с крайней неохотой, но завелась, и, против обыкновения, ее жуткий вопль прозвучал в наших ушах как любимая музыка. Мы двинулись дальше в часы собачьей вахты, часто вытаскивая лаг — не слишком ли быстро мы приближаемся к неведомому берегу, лежащему где-то по носу. В три ноль-ноль лаг показал тридцать пять миль, и, живо памятуя о том, что с нами произошло в окрестностях Пласеншия-Харбор, мы решили выключить обалдуйку и прислушаться.

Сначала мы ничего не услышали, затем откуда-то очень издалека и неясно донесся слабый стон диафона. Теперь мы уже больше не были одиноки в пустом мире.

Каждый диафон (мощный аппарат для производства туманных сигналов) имеет собственный росчерк, или код. Один, скажем, подает три пятисекундных сигнала через трехсекундные интервалы в начале каждой минуты, а его ближайший сосед настроен сигналить по десять секунд каждые тридцать секунд. Джек сбегал вниз за официальным «Списком сигналов маяков и сирен», а я попытался засекать дальние стоны. Это было трудно, так как туман имеет свойство приглушать, искажать и прихотливо изымать звуки. К тому же у секундной стрелки моих часов была обескураживающая привычка двигаться стремительными спуртами, перемежавшимися крайней медлительностью. Часами Джека воспользоваться мы не могли, так как уже довольно давно обалдуйка нанесла им ловкий удар заводной ручкой.

Сперва мы определили, что это диафон на мысе Энн на подходе к Глостеру, штат Массачусетс. Мы не поверили и попытались еще раз. Получилось, что это Ред-Рок у устья Сагеней, впадающей в реку Святого Лаврентия, и мы снова не поверили. Наконец, медлительным методом исключения, мы пришли к выводу: диафон, возможно, находится на острове Литл-Бёрин у западного берега залива Пласеншия.

Таким образом, быть может, обнаружив остров Литл-Бёрин, мы перешли к следующей проблеме: как проникнуть в его гавань. «Ньюфаундлендская лоция» поставила нас в известность, что вход в гавань крайне сложен и опасен, а потому входить в нее следует, только взяв на борт лоцмана. Далее: в нее не следует входить даже днем без досконального знакомства с прибрежными водами. Лоция промолчала о том, чего не следует делать ночью в густом тумане тем, кто вовсе с этими водами не знаком. Выводы мы сделали сами.