– Афеней! – хриплый от сдерживаемой ярости голос царя заставил задрожать ольвийского купца. – Ты… сегодня же!.. Сейчас!.. возьмешь отряд моих лучших воинов… и всех, кого найдешь нужным! И отправишься к Борисфену! И если к зиме по Марсагету не справят похоронную тризну – слышишь! – ты проклянешь тот день, когда появился на свет! Убирайся!

На другой день договор между царем Фарнаком I Понтийским, городом Херсонесом и царем роксолан Гаталом, где говорилось о совместной борьбе против сколотов, был подписан. Царь Гатал взял на себя обязательства защищать хору[65]Херсонеса и сам город от набегов воинских дружин сколотов. Царь Фарнак должен был снабдить сармат воинским снаряжением, город Херсонес обязался доставлять роксоланам продовольствие и выплачивать умеренную дань.

Тихон в церемонии подписания договора не участвовал, сказавшись больным. Вместо него переводчиком был начальник царской триеры, за долгие годы общения с рабами-гребцами из племен сармат мог довольно сносно изъясняться на таком нелегком и необязательном для настоящего эллина языке варваров.

В тот же день, пополудни, хмельной от вина и предвкушения милостей царя Фарнака за удачу в столь многотрудном дипломатическом мероприятии Асклепиодор отбыл в Синопу. И в тот же день, вечером, у Гатала родился сын, названный Тасием, – будущий царь роксолан, которому было суждено разрушить стену неприязни и вражды между сарматами и сколотами, усердно возводимую его грозным отцом.

Майосара, дочь кузнеца Тимна, стирала белье. Чистая озерная вода плескалась у ее ног, осыпая радужными брызгами при каждом взмахе деревянного валька – им девушка из всех сил колотила по полотну. Выстиранные рубахи и платья сохли и отбеливались в ярких лучах летнего солнца на косогоре под присмотром младшей сестры Ававос, между делом гоняющейся за бабочками и швыряющей камни в огромных зеленых лягушек, облепивших песчаные берега озера. Наконец ей наскучило это занятие, и она, усевшись под кустом, принялась рассматривать легкие пушистые облака, толпившиеся над дальними лесами.

Они принимали самые невероятные очертания: важно вышагивающие по небесной лазури бараны вдруг превращались в огромного бодливого быка с одним рогом; затем он тощал на глазах и становился длинным косматым чудищем, разевающим зубатую пасть на оранжевый солнечный диск, чтобы тут же развалиться на лохматые комья, напоминающие собачью стаю, окружившую медведя с длинным лисьим хвостом.

Увлекшись, она не услышала кошачьей поступи Лика, с которым подружилась; тот подкрался сзади и с воплем опрокинул ее в траву. Разозлившись, Ававос швырнула в него земляной ком и попала в лоб. И тут же принялась звонко хохотать при виде ошалевшего от такого неожиданного отпора Лика; сухой ком рассыпался, запорошив глаза, и он, одной рукой отряхивая пыль с лица, пытался на ощупь поймать хохотунью, чтобы задать ей хорошую трепку. Но Ававос, разгадав его намерения, понеслась, сверкая пятками, вдоль берега озера к камышовым зарослям.

Когда Лик промыл глаза в озерной воде, он уже не злился на Ававос; она с виноватым видом подошла к нему, чтобы попросить прощения, и мир был восстановлен. Скрепив его купанием, Лик и Ававос постарались незаметно для занятой стиркой Майосары исчезнуть, чтобы присоединиться к сверстникам, собравшимся в лес по ягоды.

Майосара стирала, а мысли ее были далеки и от ласковой озерной волны, и от пряной истомы летнего дня; она даже не слышала возни, затеянной у нее за спиной Ававос и Ликом. Иногда ее большие серые глаза туманила слеза, и полные, красиво очерченные губы подрагивали, собирая мелкую россыпь еле видимых глазу морщинок в уголках рта.

Неожиданно широкая тень легла на воду около Майосары, кто-то прерывисто и жарко задышал ей в затылок. Девушка стремительно обернулась и едва не упала с узенького деревянного помоста, натолкнувшись на тяжелый похотливый взгляд сборщика податей; лицо его расплылось при виде миловидного румяного личика Майосары в широкой, сальной улыбке.

– Ну-ну, не пугайся… – сборщик податей подступил ближе и попытался взять Майосару за руку.

Девушка брезгливо отстранилась. Заметив, как он жадным взглядом впился в вырез платья, где виднелась тугая, молочной белизны грудь, торопливо затянула развязавшийся шнурок и легко и грациозно соскочила на берег.

– Что же ты… так… обожди, – бормотал, распаляясь, сборщик податей, наступая на девушку.

– Уйди! – закричала перепуганная Майосара, отталкивая его волосатые руки.

– Зачем – уйди… Иди ко мне… Иди… – он с неожиданным для его комплекции проворством облапил руками девушку и завалил на груду не стираного белья.

– Оставь меня! А-а-а! – захлебнулась криком Майосара.

Зажав ладонью рот девушки, сборщик податей пытался разорвать крепкую ткань, навалившись грузным телом на полузадохнувшуюся дочь кузнеца…

Плетеная из воловьих жил нагайка обожгла жирную спину насильника словно каленое железо. Град ударов, один сильнее другого, обрушился на сборщика податей; прикрывая голову руками, он с воплем завалился в озеро. Его одежда на спине вмиг взлохматилась, и кровь окрасила прозрачную воду в розовый цвет.

– Остановись! Ты его убьешь! – с криком бросилась Майосара к неистовому Абарису, – закусив до крови губу, юноша размашисто хлестал тяжелой нагайкой обеспамятевшего от страха и боли сборщика податей.

Абарис на замахе остановил свою руку, отшвырнул нагайку, вытащил за шиворот толстяка из воды и словно куль соломы бросил его на землю у ног Майосары.

– Шелудивый пес! Как ты осмелился! Ты!..

– Не убивай! Не убивай, сын вождя! Прости! Сам не знаю, как получилось! – вопил сборщик податей, извиваясь, словно червь.

– Он тебя не обидел? – спросил Абарис, бережно прикоснувшись к плечу девушки.

– Нет… – стыдливо потупилась Майосара и начала быстро собирать разбросанное по земле белье…

Тем временем несостоявшийся насильник с жалобными стенаниями быстро заковылял прочь.

Когда косогор скрыл его от глаз Абариса и Майосары, он опустился на землю и принялся ощупывать исполосованную спину, осыпая страшными проклятиями сына вождя и строптивую дочь кузнеца, видевшую его позор. Так просидел он, затаившись среди высокого разнотравья, до полудня, подставляя израненные плечи под ласковые солнечные лучи и отмахиваясь веткой от мух и оводов. Наконец сборщик податей дождался: мимо него, по тропинке, возвращались с рыбалки подростки; через них он и передал приказ домочадцам, чтобы те срочно прислали ему одежду и коня.

Когда спустя некоторое время он получил и то и другое, то на удивление раба-конюшего повернул не домой, а в сторону леса, не преминув при этом хлестнуть нагайкой его, ни в чем не повинного. Обиженный раб, кому, правда, подобные выходки хозяина не были в диковинку, почесал побитые места и медленно поплелся обратно…

Лес шумел таинственно и грозно. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь густую листву и, достигнув земли, теряли яркость и тепло в прохладной тени чащобы. Лишь кое-где, на крохотных лесных полянках, кусочки солнечных пятен сливались в сплошной знойный лоскут, отсвечивающий сочной зеленью, нередко усыпанной красными лесными ягодами.