Августы в вестибюле не видно. Наверное, спустилась в кухню, ужинать копченой пикшей и судачить с кухаркой. Что есть духу взбегаю по лестнице, точно кошка, в которую запустили сапогом, и заскакиваю на третий этаж.

Тетина комната — слева. Дверь приоткрыта. Проскальзываю в спальню, осторожно придерживая юбки, чтобы ничего не задеть. Темно, как на дне колодца, приходится двигаться ощупью и по памяти. Упираюсь животом в столешницу. Руки осторожно, дюйм за дюймом, скользят по столу. Здесь столько всего, что можно перевернуть — чернильницы, баночки с песком для посыпания писем, серебряное пресс-папье. Если нашумлю и меня застанут с поличным… о, тогда к репутации лгуньи прибавится клеймо воровки!

Наконец пальцы нащупывают ребристую поверхность вазы. Запускаю в нее руку — о, чудо из чудес! Письмо еще там!

Напряжение моментально отпускает меня, и я едва не теряю равновесие. Натянутые до скрипа, до последнего предела нервы обвисают, как струны разбитой скрипки. На обратную дорогу уходит больше времени, ведь я запинаюсь и едва не падаю. Ноги меня не держат. Но главное, что я победила — письмо у меня в кармане.

Оставляю в двери щель на два пальца — кажется, так оно и было — и спешу к лестнице, но шарахаюсь в сторону. Кто-то поднимается наверх. Топ-топ. Гулкий мрамор превращает легкий девичий шаг в тяжелую поступь Командора. Охваченная паникой, мечусь по коридору. Мое присуствие на третьем этаже в любом случае выглядит подозрительно. Нечего мне тут делать. Наконец, за неимением другого укрытия, юркаю в кладовку для белья, что зажата между уборной и спальней Олимпии. Едва втискиваюсь между полок с бельем. Замираю в спертой, зернистой от крахмала тьме. Долго ли мне так сидеть? Вдруг не удержусь и чихну? Сложенные стопками простыни чихать не умеют.

Справа от меня хлопает дверь в уборную. Готовлюсь услышать звуки, кои обычно сопровождают подобного рода вылазки, но то, что происходит дальше, сбивает меня с толку. Через стену раздаются утробные хрипы, бульканье и звук спускаемой воды. Похоже, кого-то тошнит. Рулет сегодня и вправду был нехорош, но не до такой же степени.

Скрип двери возвещает мою свободу. Выждав с минуту, я высовываюсь из убежища, боязливо, словно черепаха, готовая сразу же втянуть голову в панцирь, если окружающий мир не оправдает ее ожиданий.

Никого.

Наверх я поднимаюсь по черной лестнице, благо она как раз напротив кладовой. Но едва лишь подхожу к детской, как в коридоре появляется Дезире.

— Ну и видок у тебя, Фло! — замечает сестра, проходя за мной в комнату. — Все в порядке?

— Разумеется.

— Точно? С тобой же… ну… ничего не приключалось в последнее время?

— Нет, — говорю я и, кажется, только сейчас осознаю, что за все это время я ни разу не видела бабочек. За исключением того розыгрыша, но он не считается. У той бабочки не было острого хоботка.

— Слава Пресвятой! — всплескивает руками Ди и хлопает себя по бедрам, как негритянки на плантации. — Значит, ты была права. Это не их земля.

Я слабо улыбаюсь.

— Не их.

— Ну, а что насчет завтра? К тебе посватался мсье Эверетт? Расскажи мне все!

Заливаясь смехом, она то обнимает меня, то щекочет и тормошит, надеясь вытряхнуть из меня ответ. Сначала я молча отбиваюсь, потом тоже хихикаю и наконец смеюсь без удержу, хватаясь за столбики кровати, сгибаясь поперек себя. Видел бы меня Джулиан, сразу отвез бы в Бедлам. Форменная истерика. Но события сегодняшнего дня так меня измотали, что в смехе я нахожу то облегчение, какое обычно приносят слезы.

Во время одного из содроганий, от которых мое тело выгибается настолько, насколько вообще позволяет корсет, из кармана вылетает сложенное вчетверо письмо. И падает под ноги Дезире.

— Ага, а тут у нас что?

Я тянусь к письму, но Ди куда проворнее. Подхватив бумажку и шелестя ею в воздухе, сестра скользит назад. Шаг, другой. Мысок башмачка рисует дуги на паркете.

— Ди, отдай!

Снова бросаюсь вперед, но сестра с легкостью огибает меня, словно делает па, и еще выше задирает руку.

— Что-то важное?

— Оно написано не тебе!

— Так, значит, тебе? Да, Фло? А от кого?

Она улыбается еще шире, но мне совсем не смешно. Ни капельки.

— Ди, пожалуйста! Просто отдай, и всё.

— А вот и не отдам, — дразнится сестра, опять выскальзывая. Локоны хлещут воздух, точно грива норовистой лошадки. — Должна же я знать, кто тебе пишет. Хотя я и так знаю! Это мсье Эверетт!

И прежде чем я делаю бросок, она разворачивает письмо и подносит к глазам. Замирает. А я вместе с ней. «…Бывшая рабыня… подлое, низменное создание… пороки, присущие ее расе…»

Зеленые глаза скользят по строчкам, но вместо ужаса, вместо негодования и смертной обиды на лице Ди появляется разочарование. Только оно. Никаких иных чувств.

— Вот те на! Я думала, это billet-doux[30]. А тут счет из мануфактурной лавки.

Вздохнув, она возвращает мне листок. Читаю:

Кружево «блонд» — 1

Ситец, хорошего качества — 3

Шелк, китайский, с узором — 1

Бархат, черный — 1

Дура, дура распоследняя! Я взяла не то письмо!

Вот и всё. Можно поставить точку. Сажусь прямо на пол, уперевшись затылком в изножье кровати. На какие-то десять минут мне показалось, будто моя жизнь похожа на плутовской роман. Интриги, похищенные письма, прятки в кладовой. Но моя судьба — другая. Я сама себе такую выбрала, так что и жалеть не о чем. И винить некого. Не Розу же, в самом деле? Без нее мне, пожалуй, еще тошнее бы жилось. Без тех знаний и навыков, которые она мне передала. Что так, что эдак, я пустила бы свою жизнь под откос. Не лучше ли отойти в сторону и дать пожить тем, кто хотя бы умеет наслаждаться каждой минутой бытия?

Я закрываю глаза и мысленно прощаюсь со всеми. Бабушка, мама. Аделина Валанкур и ее близкие. Нора с кроткой улыбкой. Роза (жива ли?). Повариха Лизон. Жанно, грум братьев Мерсье. Монахини в школе. Наш управляющий мсье Жак. Рабы, чьи имена я еще помню.

Джулиан Эверетт.

Дезире, Дезире, Дезире!

Марсель сумеет о ней позаботиться. При всей своей ветрености он любит Ди, и никогда ему не узнать, что она цветная.

Я буду оберегать ее даже после смерти.

Ди остается уложить меня в постель. Говорит, что вид у меня неважнецкий, хотя по глазам замечаю, что ей попросту стыдно за глупую детскую выходку. Чуть не силком сестра вытаскивает меня из корсета и заботливо, как маленькой, помогает облачиться в мягкую льняную сорочку. Одну руку, теперь другую, а волосы аккуратно расплетем. Вот как славно. Из Дезире получилась бы хорошая камеристка, если бы не вспыльчивый нрав, а так щипцы для завивки ей доверять опасно.