– Тряпка, – произнесла я по-французски. – Тряпка, тряпка.

Эдмон ничего не ответил.

Я указала на окно.

– Окно, – произнесла я. Потом указала на куриную тушку, висящую на крючке.

– Курица, – сказала я. – Курица.

Эдмон ничего не ответил.

Я указала на пуговицу в его ладони. Ткнула в нее пальцем. И снова ткнула.

Наконец он спросил на своем языке:

– Пуговица?

– Пу-го-ви-ца! – ответила я.

Только после слов «сорочка», «воротник» и «волосы» он наконец сообразил, что от него требуется: учить меня французским словам. Мы отправились в портняжное ателье, которое, совсем заброшенное его матерью, стало теперь его владением. Я указывала на тот или иной предмет, а он называл его по-французски, и я должна была запоминать, а он в следующий раз устраивал мне экзамен. Он очень серьезно подошел к этому делу. Когда я ошибалась, его невыразительное лицо досадливо искажалось, но он никогда не повышал голос. Он всегда был со мной тих и вежлив.

Я овладевала французским с помощью языка портных. Точно так же, как мой наставник показывал мне разные приемы своего ремесла, так и Эдмон учил меня тому, что сам знал. Моими первыми французскими словами были не «кошка» и «мышка», а «нитка», «ножницы» и «катушка». Я знала, как сказать «вставка-клин» прежде, чем выучила «спокойной ночи», «мешковина» – раньше, чем «здравствуйте», «ситец» – до «привет», «наперсток» – до «псалтырь». Я знала, что такое craquette и poinçon, marquoir и poussoir, mesure de colette и mesure de la veste[3]. Я окунулась в водоворот таких слов. Самым главным предметом в жизни Эдмона, помимо холщового Эдмона, была его измерительная лента – длинная тонкая полоска кожи с крупными и мелкими насечками на боку. В ателье имелись и другие приспособления для снятия мерок – например, длинные деревянные рейки с цифрами сбоку, но лента была собственностью Эдмона: он повязывал ее на талию, когда не пользовался. Эдмон снимал с меня мерки. Через много месяцев после начала наших тайных уроков французского мне уже было недостаточно уметь говорить: «Меня зовут Мари», – теперь мне надо было сказать: «Меня зовут Мари, мои плечи два с четвертью дюйма шириной, а шея – семь дюймов и полчетверти, руки от подмышки до обшлага рукава пятнадцать дюймов и одна треть, длина моей ноги – шестнадцать и одна седьмая, а окружность талии – семь дюймов и одна треть». К тому времени, как с помощью Эдмона я узнала свои размеры, я уже понимала большей частью все, что он мне говорил. Позже я требовала от Эдмона большего. Мне хотелось читать книги, хрестоматии, чтобы они мне помогали учить язык. Я не желала ограничивать себя портняжным словарем. Благодаря наставничеству Эдмона мой французский прогрессировал. Я быстро догнала моего наставника, опередившего меня в овладении французским, а вскоре уже и обогнала его, ибо вдова порой останавливала меня и вопрошала: «Откуда ты знаешь это слово? Я тебя этому не учила!»

Стоя перед магазинными манекенами в передней, Эдмон обратился ко мне в свойственной ему манере – тихо и вкрадчиво, со множеством подробностей:

– Позволь я покажу тебе наши витринные манекены. Мы продаем их магазинам на рю Сент-Онорэ, штук по пять в год. Некоторые мужские, некоторые женские, вот они, рассмотри их внимательно. У них одинаковые лица и одинаковые выражения, вот видишь, независимо от их пола. Они различаются только тем, что одни сидят, а другие стоят, у одних есть грудь, а другие слегка шире в бедрах. Больше тех, кто стоит, чем тех, кто сидит. И всех их сделали по образцу моей фигуры, ты заметила? С меня сняли мерки и на их основе сделали манекены: и женские, и мужские. Это была идея маман, ей нравится, что по всей рю Сент-Онорэ я стою в разном платье. Можно сказать, все они мои братья и сестры.

Интересно, подумала я, сколько же всего в мире Эдмонов?

– Благодарю тебя, Эдмон, благодарю за то, что ты мне их показал.

– Не за что.

– Ты сегодня разговорчивый.

Я думала об Эдмоне, когда его не было рядом. Он один составлял мне компанию, больше никто.

Дни шли, и я узнавала массу нового. Я выучила слова, обозначающие части тела: руки, ноги, голову, уши, глаза. Это было легко. Но недостаточно.

– Мне нужно знать больше, – сказала я. – Мне нужно видеть уличную жизнь. Я просто изголодалась.

– Да что ты? Мы же на кухне. Тут полно еды. Я и сам проголодался.

– Это не то. Я говорю про другой голод.

– Не то? Мари, а что ты имеешь в виду?

– Я очень хочу видеть жизнь, хочу узнать обо всем! Даже тут, в этом доме, можно многое узнать. Но кажется, я уже все тут видела. Я заглянула во все шкафы, во все ящики, подняла каждую занавеску, исследовала все полки снизу доверху. И когда мне кажется, что больше тут ничего нет, когда я думаю, что уже везде все посмотрела и искать больше нечего, вдруг я нахожу нечто новое.

– Мари, ты что, опять совала свой нос куда не следует?

– Речь о тебе!

– Обо мне?

– Ты же человек!

– Ну да, а кто же еще?

– А я не знаю, как ты выглядишь! Под одеждой. Этот ящик я еще не выдвигала. Сними-ка рубашку. Я хочу тебя нарисовать.

– Тебе нельзя!

– О, прекрати! Не бойся! Я видела так много человеческих тел. В Берне. Я заглядывала внутрь тел. Давай, Эдмон, разреши мне на тебя поглядеть.

– Что ты делаешь?

– Хочу тебя раздеть.

– О нет!

– Собираюсь снять с тебя сорочку.

– Прошу, нет!

– Я все знаю про человеческие тела. Доктор Куртиус меня обучил.

– О Боже!

– Смотри, я расстегиваю пуговицы.

– Я ничего не вижу. Но чувствую.

– Я хочу изучить тебя, Эдмон Пико. Каждый участок твоего тела.

– Маман! Маман может войти!

– Ее нет дома.

– Она может вернуться.

– У нас есть время. Ты же сам знаешь.

– Мне холодно.

– Тогда подойди поближе к огню.

– Зачем ты смотришь на меня?

– Я хочу на тебя смотреть.

– Ты смотришь во все глаза.

– Можно потрогать?

– Я лучше пойду.

– Вижу твою небольшую фигуру, ребра, и жизнь под кожей бьется, пульсирует! Эдмон с настоящей человеческой кожей. Ты такой милый!

– Мари! Мари! Остановись!

– Я хочу посмотреть! Убери руки, Эдмон, я хочу на тебя посмотреть!

– Не могу! Я не могу! Это уж слишком, не гляди так на меня!