— Да, представляю, — ответил я.

Фаридун грустно улыбнулся.

— Если бы я был американцем, — продолжил он, — я бы очень крепко задумался о природе благоговения. Потому что в конечном счете именно это может защитить.

Кабул капитулировал, и я уснул, положив под ухо радиоприемник. Три часа спустя я проснулся в том же положении, по-прежнему слушая его. В Кабуле был рассвет, и на улицах никого не было. Войска «Талибана» исчезли из столицы Афганистана, а я лежал и смотрел в африканскую ночь широко открытыми глазами. Дождь прекратился. Я выключил радио и вдруг понял, что впервые за несколько дней в поселке было тихо. Через час муэдзин призовет верующих на молитву к развалинам мечети.

Кто-то крался мимо нашего дома. Едва различимый силуэт проскользнул в темноте. Он двигался неторопливо и, словно призрак, не издавал ни звука. Потом исчез. В последнее мгновение, пока я еще видел его, я заметил, что у него было ружье. Спрыгнув с кровати, я припал к двери. Я ждал, как охотник в засаде, но не мог последовать за ним в темноту. Постепенно в предрассветном сумраке стали проступать очертания места событий: наша мастерская, припаркованный перед ней «лендровер». Но никто так и не появился, пока не пришел старый муэдзин, чтобы пропеть «Аллах акбар».

Я проверил комнату Кэтлин. Через дверь я слышал ее легкое дыхание. Будить ее необходимости не было. Радио было выключено, поэтому она будет спать еще какое-то время. В последние минуты перед восходом солнца небо было серебристым, чистым и ясным. Земля под ногами все еще сохраняла мягкость после дождя. Я пошел по следам босых ног в сторону палатки беженцев, затем — к длинному узкому сортиру, где сотни следов отпечатались вокруг воняющей аммиаком слизи из дерьма и мочи. Если он направился обратно в лагерь или прошел через него, то я его потеряю. Обойдя лагерь по периметру, я обнаружил еще с дюжину следов. Некоторые из них были женскими и детскими, другие — мужскими. Я сделал еще один, более широкий круг. И опять слишком много следов. Но только одна пара принадлежала бегущему человеку — передняя часть стопы была вдавлена в землю сильнее, а расстояния между следами — намного больше. Лучи восходящего на востоке солнца ударили мне в лицо. Следы вели к границе.

Когда я попытался идти след в след, то пришел к выводу, что у нас с ним ноги одинаковой длины. Незаметно для себя я стал ускорять шаг. Он перемещался по красной земле быстро и уверенно. Я двигался намного осторожнее. Он передвигался зигзагами, выбирая наиболее твердые участки все еще влажной земли, не замедлял шаг и ничего не искал. Он часто здесь бывал, хорошо изучил местность и знал, куда идти.

Под ногами стали появляться ярко-зеленые стебельки травы. С первым теплом жизнь стала пробиваться на поверхность. Попадались даже мелкие цветы. Я подумал, что пчел это обрадует. На три мили от лагеря не осталось даже намеков на деревья или кустарники. Их давно выкорчевали и сожгли. Только после того, как я, пробежав примерно сорок минут, оказался на расстоянии пяти миль от лагеря, появились торчащие кое-где кусты и стали попадаться группы женщин в черных платках, собиравших хворост. Они, наверное, вышли еще затемно. Надо было проделать значительный путь, чтобы набрать хворост для огня и приготовить еду. Выбора у них не было, а поскольку за последнюю неделю не было изнасилований, они немного осмелели.

Цепочка следов пересекла возвышенность, потом спустилась к мелкому ручью. Здесь следы исчезали. На другой стороне трава и цветы не были примяты бежавшим по ним человеком. Я походил вдоль ручья, но так и не заметил никаких следов. Осмотрелся вокруг, выискивая хоть какие-нибудь признаки человека с ружьем, но увидел лишь группу женщин, похожую на стаю ворон. Одна из них отделилась от остальных и побежала. Это было странно и красиво. Она словно летела, ее развевающиеся одежды обнажали длинные ноги. Она мчалась к лагерю. Очень быстро. Невероятно быстро. Остальные женщины разглядывали, судя по всему, нечто необычное. Девушка бежала, чтобы сообщить всем какую-то новость.

Когда я приблизился к ним, из центра круга, образованного женщинами, поднялся густой, как дым, рой мух и снова опустился. Одна из женщин толкнула что-то, лежавшее перед ней, и рой поднялся снова. Запах выпотрошенных внутренностей, сладковатый и выворачивающий наизнанку, перехватил мне горло. Я подошел поближе, и женщины расступились передо мной, отходя от роившихся на земле мух.

— Боже всемогущий! — воскликнул я.

Копошащийся и жужжащий покров из насекомых облеплял нечто похожее на ужасного рака, сделанного из останков человеческого тела. Земля вокруг почернела от крови. Разрубленные в каждом сочленении руки и ноги были уложены вокруг выпотрошенного тела, как бревна для костра. Всю конструкцию венчала голова, насаженная на длинную кривую ветку. Глаза на черном лице были широко открыты, белея сквозь ползающих по ним мух. Рот тоже был открыт. Из него, как язык сатаны, торчал отрезанный половой член.

Я отшатнулся, а женщины снова сошлись в круг. У них осталось какое-то незаконченное дело с этой склизкой, бурлящей жижей. Они переглядывались, выжидая, кто сделает первый шаг. Наконец самая высокая из женщин, придерживая левой рукой плащ, протянула правую сквозь роящихся мух и схватила ветку, на которую была насажена голова. Она стала ее раскачивать, чтобы вынуть из земли. Член выпал из застывшего в немом крике рта, и голова с широко раскрытыми глазами покатилась по земле. Женщины в ужасе издали пронзительный крик, походивший на стрекотание цикад в летнюю ночь, только более резкий и сердитый. Высокая женщина положила ветку в связку хвороста, лежавшую у ее ног, и все женщины, развернувшись, направились к лагерю. Когда они ушли, я откатил ногой отрубленную голову подальше от роя мух. Щеки были надуты, наверное, туда засунули яйца. Бросилось в глаза то, что я не заметил раньше. У мужчины была жидкая бородка, а волосы оказались не такими длинными, как у большинства здешних представителей шифты. Они были коротко острижены, как у моджахедов.

— Боже всемогущий! — снова сказал я вслух, пытаясь перекричать жужжание голодных мух.

За пределами круга следов, которые оставили женщины, я нашел следы мужчин и подумал, что по ним я смогу прочитать все, что здесь происходило. Перед тем как разрубить тело, крупный мужчина тащил его на себе — его следы уходили глубоко в землю. Он пятился, и я мог легко проследить его путь. Иногда появлялись следы человека, которого тащили. Они имели довольно странный вид.

— Он все еще сопротивлялся, — сказал я, желая, чтобы меня кто-нибудь услышал. У меня пробежал мороз по коже, и я пожалел о том, что не взял оружия. Сейчас оно мне не помешало бы.

Возвращаясь назад по следам мясника и его жертвы, я оказался рядом с небольшой низиной. Здесь можно было лежать, оставаясь незамеченным, если только за тобой не охотится кто-то знающий, куда ты идешь и как пролегает твой путь. Здесь повсюду были следы, и я не хотел ненароком их затоптать. В этом месте прошли двое… нет, трое мужчин: мясник, тот, кого тащили и расчленили, и третий, который пытался убежать. Судя по всему, на нем было что-то вроде кроссовок, и его следы хорошо отпечатались.