– Платон, он мне третью неделю дозванивается, а мне слегка не по себе, что я свинтил с их проекта.

– Он крышу искал.

– Я так ему и сказал, когда отказывался. Но по факту-то я сам свинтил. Может, поставить его финдиректором в холдинге и дать им с Зайцем на двоих процентов пять? Или три. Вроде компенсации?

– Ты понимаешь, что такое пять процентов, Костя? Это больше ста миллионов! Что за благотворительность?

Платону не хотелось добавлять, что они со Жмужкиным и самому-то Александрову дали акций больше, чем его кредит. Что значит – человек с государственными деньгами работать привык! Пять процентов туда, три – сюда. Слышал бы Жмужкин…

– Платон, мы же не мелочные люди…

– Не мелочные. Потому что цену деньгам знаем. И знаем, какой кровью они достаются. В холдинге ноги Чернявина не будет. Только через мой труп.

– Не потянет – снимем. Он ведь свой собственный новый бизнес в отрасли уже не начнет.

– Да мне чихать, начнет или нет. Мне не чихать, что эта гнида будет крысятничать, а ты нас с Борькой будешь спрашивать, где, вашу мать, дивиденды. Он у тебя, насколько я понимаю, сороковник намылился зажать!

– Значит, не возьмешь?

– Я же сказал: через мой труп. Тебе мало, что ты поставил личную подпись под двумя договорами залога, а они оказались полной лажей! Ни обременения в реестре, ни акций в твоем депозитарии. Тебе мало, что эта тварь, к которой ты испытываешь необъяснимое сострадание, оставила тебя с носом? Это твое дело. А мне сороковник изволь выдать. Я никакого кредита в придачу к акциям не получал.

Давно Александров не был так зол. Лоханулась Красовская, как же! Нет, Олечка, примадонна наша, не лоханулась ты, а по легкому срубить решила, в надежде, что пронесет… Но это все же не Чернявин. Александров полагался на свое знание людей больше, чем на факты. Факты – штука плоская, в отличие от оценок, многомерных настолько, насколько ты способен разглядеть грани. То, что Красовскую подговорил Заяц, у него сомнений не вызывало. Хотя какая разница, кто именно ее подговорил. Чернявин же согласился.

– Красовскую ко мне, – гаркнул он в селектор, не успев сесть за стол, – и Чернявина на завтра в график! На десять, другого времени для него у меня нет.

Красовская явилась, как всегда, с бумажками.

– Константин Алексеевич, мы на этой неделе еще с восемью концернами подписываем, вот, посмотрите, какие обороты в ближайший месяц…

– Ольга! Ты как кредит Листвянскому комбинату оформила?

Красовская мгновенно перестроилась:

– Как обычно! Кредитное соглашение с комбинатом. Поручители – два кипрских акционера. В обеспечение поручительства – договор залога акций комбината.

– Акции в нашем депозитарии хранятся? Ты проверяла?

– Должны быть в нашем, не помню…

– Выписку из реестра об обременении получила? Или тоже не помнишь?

– Из реестра? – замялась Красовская.

– Понятно. Говори честно, лоханулась или занесли?

– Давайте, я все же проверю… – Красовская пыталась еще что-то сказать, но когда Александров начинал распекать, остановить его было невозможно. Говорил он в таких случаях долго, накручивая себя и подавляя собеседника. Делал редкие паузы, смотрел в компьютер, переводя дух, но едва жертва произносила полфразы, снова начинал свой монолог, распаляясь все больше и больше. Красовская сидела, глядя на него преданными глазами, зная, что должна молчать.

– Что молчишь? – Александров, весь красный, взглянул на нее.

– Мы завтра же сделаем отметку в реестре об обременении. Это все, что я сейчас могу сказать. Не знаю, как это получилось.

– Отметку ты не сделаешь, потому что акции уже проданы Скляру, которому ты же открывала кредитную линию… И не ври, что забыла! Когда Скляру кредит открывала, где прописано целевое использование, в том числе покупка Листвянского, что ж не вспомнила?

Александров пошел на новый виток монолога:

– Я тебя, бля…. уволил бы на хер, чтобы ты сюда дорогу забыла. Но ты у меня сначала этот кредит вернешь. Будешь землю есть, это твой косяк… Нет, если хочешь, можешь сразу писать заявление. Вот бумага, пиши! Пиши! Не хочешь? Не думай только, что я покричу, потом успокоюсь и спишу на убытки. Занесли тебе, Оля! Я семь лет не верил, когда мне со всех сторон нашептывали…

Выгнав Красовскую, Александров долго не мог успокоиться. Эту сучку он теперь, конечно, выгонит. Но сорок лимонов на убытки списывать, когда сделка с Mediobanca на носу? К нему стал сочиться ручеек сотрудников, истомившихся за долгие часы обеда у Скляра и разговора с Красовской. График полетел.

– Не, Коль, я сначала разгребу, через часик, ладно. Лучше, через два.

Он выслушивал начальника службы безопасности, потом рекламщика, потом еще кого-то. Включился только, когда третий клиентский департамент сообщил, что кредит Ступянскому уходит в просрочку.

– А вы с Бугровым ему еще и второй собирались за моей спиной выдать. Что делать собираешься?

– Провел на проекте совещание. У них продажи идут, просто не так быстро, как рассчитывали. Просят растянуть кредит.

– Понятно. Лонгированные кредиты убытков не несут. Если их продлевать бесконечно. На сколько просят продлить?

– На год. Чтобы поквартально нам платить по двести вместо трехсот пятидесяти, как сейчас.

«Не так трагично, как я думал, может, и без дополнительных резервов обойдемся», – Александров выгнал клиентщика и закричал по селектору:

– Коля! Я свободен!

Коля тут же просочился через комнату отдыха и первое, что он произнес, было:

– Костя, давай махнем, день такой тяжелый был.

– Давай. Я у Платона часа три обедал… Это по холдингу… Потом, как добрый князь, с нашими головотяпами разбирался. А у тебя что?

– Да я сегодня на экономическом совещании по банковской политике от премьера оплеух огреб…

В девять Александров отпустил секретарей. В приемной уселся охранник, притушив свет. Банк опустел. В гараже оставались только две машины – Александрова и Трофимова. Они все сидели, проговаривая и заново проживая уходящий день, обсуждая премьера, Mediobanca, Жмужкина, Красовскую, Чернявина. И еще многое, многое другое.

Лида не помнила, как прошел день. Услышала только, что распахнулись ворота и во двор вкатил «лэндкрузер» мужа. Боже, уже восьмой час! Она что – весь день провела в своих мыслях? Даже холодец не поставила.

– Чего застыла? Дай выпить и холодца. И хрена побольше.

– Юра, я не успела холодец, он же полдня должен…

– Ни хера не делаешь, муж пришел, накормить не можешь! Что есть? – Муж открыл холодильник.