– Слева от двери должна быть гравировка в виде вложенных колец. Нажми сначала на внутренний круг, потом на третий по счету, потом на четвертый, потом на второй, – тихо подсказала она. Ее лицо было мертвенно-бледным.

Он с беспокойством поглядел на нее, но сделал, как она велела, – отыскал круги и поочередно нажал. Они поддавались с удивительной легкостью. Когда он нажал на последний, по коридору разнесся скрип пробудившихся к жизни ржавых петель, и дверь открылась.

– Черт возьми, никогда не видел ничего подобного.

– Роджер нанял конструктора. Как я помню, он был очень доволен результатом. – Она поежилась. Упоминание этого имени внутри его же творения казалось заклинанием дьявола.

Она сунула фонарь Роберту:

– Возьми. Мне он вряд ли понадобится.

Он быстро схватил горящий фонарь, но, видимо, недостаточно быстро: запахло горелой шерстью. Он вглядывался в ее лицо, не в силах совладать с тревогой: чувствовалось, что Имоджин напряжена и сильно напугана. Из-за этого запертая башня стала казаться зловещей, полной мрачных тайн, и ему это не нравилось.

Плечи одеревенели. Роберт прошел многие войны и знал, что безрассудно игнорировать предчувствие, у него было такое ощущение, что он со связанными руками сражается с невидимым врагом.

Стиснув зубы, свободной рукой он обнял Имоджин, вошел в комнату и остановился, пораженный картиной, которую осветил фонарь. Он все ожидал увидеть в угрюмой башне, но только не это.

Перед ним была пещера сокровищ!

У одной стены начиналась витая лестница, поднимающаяся к самому потолку, а все остальное пространство было забито вещами. Мебель, рулоны шкур и гобеленов, ящики один на другом; в тех, у которых не было крышки, сверкало золото и серебро.

Из одного упавшего ящика вывалились книги и рассыпались по полу; под светом фонаря сияли кожаные обложки, инкрустированные драгоценными камнями.

– Матерь Божья! – ахнул Роберт. – Черт возьми, что это такое?

Она улыбнулась.

– Моя жизнь. – Она отпустила его руку и, протянув руки, двинулась вперед. Роберт зажег свечу в подсвечнике, стоявшем у двери, повесил на стену фонарь и молча пошел за ней.

Она дотронулась до скатанного гобелена и пробежала дрожащей рукой по изнанке.

– Что здесь изображено?

Голос был тихий, и Роберт слышал, как в нем пульсирует боль. Он осторожно поставил свечу на ближайший ящик и вытащил гобелен из пачки, неуклюже раскатал, встряхнул, обдав их обоих пылью. Роберт рассмотрел простенький гобелен, понимая, что при обычных обстоятельствах вряд ли бы его заметил.

– Какой-то лес. – Он чувствовал себя неловко, он никогда не имел дела с такими вещами. – По краям цветочный орнамент. В правом верхнем углу – охотники, внизу – дамы и менестрели, пируют, на них смотрит какая-то странная лошадь.

Она погладила гобелен, из глубины памяти встала картина.

– Не лошадь. Это козерог. Гобелен висел в оружейной моего отца. Мать терпеть не могла оружие в доме, мирилась с ним только тогда, когда комната хоть немного походила на оружейную. Когда папа не видел, она приказывала слугам завешивать мечи и луки тряпками, а когда она не видела, он их снимал. Я про это почти забыла, – грустно призналась она.

Роберт крепко обнял ее и с трудом заставил себя отстраниться.

– Ты видишь книги? – спросила она, не понимая, что он начинает злиться на ее стремление к воссоединению с прошлым.

– Да, – спокойно ответил он.

Она нашла его руку и крепко сжала.

– Подведи меня к ним.

Он помог пройти между ящиками, мебелью и рулонами, и они присели возле кучи книг. Роберт чувствовал ее возбуждение, как свое собственное. Она выжидательно протянула руки.

Роберт секунду помедлил, потом вложил ей в руки первый попавшийся том. Она погладила обложку, вдохнула запах кожи, пергамента, клея. Когда она улыбнулась на этот раз, ее лицо светилось от счастья. Роберта охватило чувство, что он вторгается во что-то очень личное, но он продолжал смотреть, и, когда она прижала книгу к груди, взорвался:

– Имоджин, почему?

– Что почему? – спросила она, любовно поглаживая старую кожу.

– Почему вещи, которые ты так любишь, лежат в этой башне? – Его голос дрожал от подавляемого гнева. – Почему, потеряв зрение, ты не окружила себя знакомыми вещами? Почему, Имоджин?

– Ах уж эти «почему». – Она повернула к нему лицо, улыбка стала болезненной. – Потому что это облегчило бы мне жизнь, а Роджер не хотел. Он хотел обескровить меня, чтобы я подчинилась. Он хотел, чтобы я сдалась, и считал, что это, – она обвела рукой комнату, – будет способствовать его победе.

Она села на пол, одной рукой обхватила колени, другой прижала к груди книгу и стала раскачиваться из стороны в сторону.

– Каждый раз, когда он приезжает, он говорит мне об этих вещах, говорит, как до них добраться. И уезжает с сознанием, что эти сведения прожигают мне мозг. Иногда он что-нибудь приносит для освежения памяти, дает подержать, а потом опять уносит, говоря, что я их получу, если…

– Если что? – Роберт отвлеченно подумал: странно, что он может казаться спокойным, когда все в нем взывает к мести и насилию.

Но пока не время. Это удовольствие может подождать, сейчас ему нужна информация. Информация, которую Имоджин держит в себе и не выдает. Он видел, что она ушла от него в ту область памяти, куда ему не было доступа. Страх потерять ее, отдав демонам темноты, подтолкнул к действиям. Он выдернул книгу у нее из рук, бросил на пол, схватил Имоджин за плечи и потряс.

– Если что? Скажи мне, Имоджин!

Она положила руки ему на плечи. Под туникой чувствовались железные мускулы. Какой он сильный, благоговейно подумала она, но его сила не пугает, она кажется защитой. Ей вдруг отчаянно захотелось его защиты, захотелось спрятаться за его спиной и никогда уже не оставаться одной в темноте.

– Поцелуй меня, – хриплым шепотом сказала она, удивив его и себя. Наступила звенящая тишина.

Роберт не двигался, и Имоджин сама поцеловала его в сжатые губы и тут же с разочарованием поняла, что этого ей мало. Она прильнула к нему и поцеловала смелее, и только когда язычок порхнул по его губам, Роберт со стоном прижал ее к себе и поцеловал в ответ.

Она погладила его по рукам и широким плечам и опять поняла, что этого мало. Повела руки вниз, играя его мускулами, которые хотелось потрогать ближе, кожа к коже. Она неловко подергала тунику.

Он оторвал губы от ее рта и посмотрел в пылающее лицо.

– Ты этого хочешь? – спросил он свирепо, но она услышала только нежность и заботу. Они сводили ее с ума.

Она собиралась отдаться его ласкам и тому невыразимому счастью, которое, как говорил ей инстинкт, они принесут. В башне, построенной для ее мучений, она собиралась раз и навсегда разрушить память о том, как Роджер измывался над ее душой. Горькие воспоминания о мучениях должны были сменить очищающие воспоминания о мужчине, который угрюмо ждет ее разрешения сделать то, чего хотят они оба, стать ее мужем.