Возможно, внимание государя было приковано к битвам и походам, совершающимся на дальней южной окраине. Но главные решения по военным вопросам пока еще, видимо, принимал не он.

С весны 1678 года роль царя понемногу увеличивается. Так, 12 апреля состоялось большое заседание Боярской думы с царем во главе и при участии патриарха: обсуждался план действий против турок[86]. Вторая чигиринская бойня застала государя в семнадцатилетнем возрасте. Он отправил в армию собственную походную церковь. Затем, по согласованию с патриархом, велел служить панихиды по погибшим в боях 11—13 августа во всех соборах и внести их имена в синодики для «вечного поминовения»[87].

Летом 1678-го, когда до Москвы добралось польское посольство, Федор Алексеевич — активный участник переговоров.

Государь становится свидетелем жесточайшего торга. Поляки требуют отдать им Киев, Смоленск, несколько малых городков, выставляют иные обширные требования. Расчет прост: пока русские связаны великой войной с турками и татарами, угроза с западного фланга для них гибельна. Но вот с юга доходят известия: Чигирин пал, но туркам не достался; визирь Мустафа, возглавивший турецкую армию, уходит с войсками. У бояр Федора Алексеевича возникает надежда отвернуть самые жесткие условия, а польский посол Чарторыйский лишается серьезного козыря в игре. Что теперь? Опасность польского вторжения крайне неприятна для Москвы, но это уже разгромленная и ослабленная Польша; велик ли страх перед нею?

Патриарх Иоаким вмешался, призывая уступить: страшно устраивать новое кровопролитие между христианами! Особенно в то время, когда басурманская угроза далеко не исчезла. Скрепя сердце бояре во главе с царем отдали малые городки: Себеж, Велиж, Невель да приплатили 200 тысяч рублей серебром. Но Киев, возвращения которого так жаждали поляки, удалось отстоять.

Перемирие с Речью Посполитой продлили до 1693 года. Впрочем, за семь лет до его исчерпания две величайшие державы Восточной Европы заключили между собой «вечный мир». Киев остался за Россией.

Федор Алексеевич получил полное представление о том, с каким ожесточением ведутся переговоры по украинскому вопросу. Малороссия того времени, страшно разоренная, фактически руинированная, стала огромной дырой, куда безвозвратно утекали деньги и войска трех громадных государств: Турецкой империи, Речи Посполитой и России. Рыбку несомненных выгод в темной водице войны за Украину вылавливало одно лишь Крымское ханство, устраивавшее набеги для пополнения работорговых рынков.

Поэтому для русского царя на повестку дня встал вопрос о скорейшем заключении мира.

В 1679 году начались русско-турецко-татарские переговоры. Царь проявлял к ним первостепенный интерес. Еще бы!

Огромная армия стояла под ружьем, выворачивая государственную казну наизнанку. Поданным 1681 года, страна содержала 164 тысячи «ратных людей», не считая гетманских казаков; из них на юге, в Северском и Белгородском разрядах, концентрировалась самая мощная группировка — 58 тысяч бойцов![88] Там ждали нового вторжения турок. Татары пошаливали, то и дело врываясь на наши земли ради наживы. Против них тянули чудовищно дорогие новые «засечные черты».

Уже шло полным ходом сооружение Инсарско-Пензенской черты, а в 1679 году начинается возведение грандиозной Изюмской черты на полтысячи километров[89]. Ее строят на самом опасном направлении, каковым стала юго-западная окраина державы. Появляются новые фортификационные сооружения на подступах к Киеву. Трудно понять, сколь велика в этой громадной государственной работе доля царского участия. От агрессивных соседей с юга Россия с XVI века традиционно отгораживалась оборонительными линиями. К концу XVII века в этом не было ничего нового. Но сама интенсивность строительства свидетельствует о том, что его «подгоняли» сверху. Изюмскую черту создали весьма быстро. А значит, можно предположить: Федор Алексеевич торопил с этим делом, настаивал, нажимал.

Между тем дела с Константинополем-Стамбулом шли медленно. Там тоже не хотели нового раунда масштабных военных усилий. Чигиринская бойня столь же разорительно подействовала на султанскую казну, сколь и на царскую. Но с договором турки не торопились. Султан не менее поляков жаждал заполучить Киев со всей Правобережной Украиной. А в России вообще какое-либо присутствие турок на Украине считали необоснованным. Усталая Малороссия во главе с Самойловичем также хотела мира, но не искала подчинения туркам. Тут позиции гетманского руководства и российского правительства совпадали.

Место для ведения переговорного процесса оказалось самым неудачным: Бахчисарай, столица крымского хана. Татары меньше всех были заинтересованы в мирном соглашении… Отсюда — острые территориальные споры и мучительские меры в отношении московских дипломатов.

Итог долгих препирательств вышел сомнительный. Граница российских земель проводилась по Днепру, но за Россией оставалась и вся Киевщина; Запорожье не получило твердого статуса: запорожскую область султан с ханом официально не признали царским владением. Между территорией Московского государства и турецко-татарской образовывалась своего рода «буферная зона», где не запрещались татарские кочевья. Да и в целом, при переносе русских условий, вроде бы уже обговоренных в Бахчисарае, на турецкие грамоты появилось много произвольного, неясного, сокращенного. Из Москвы для окончательного утверждения исковерканного договора в Константинополь отправился П. Возницын. Но ему так и не удалось вернуть в договор статьи о Запорожье.

Сам Федор Алексеевич и боярское правительство остались недовольны. Их реакция не осталась тайной для иноземцев: «Посол, возвратившийся от Порты, привез с собою договор мира, не столько истинного, сколько подложного: бояре, собравшись в Совет, толкуют смысл договора и ничего не находят в нем, кроме пустых и ничего не значащих слов. Государь сердился на их оплошность, на то, как они допустили басурман пододвинуть свои границы в его государство до Дона, не исключив даже крепостей Василькова и Киева…[90] Москвитяне испугались, видя, что мир с этим врагом не надежен; да и государь царства Московского никак не хотел согласиться на этот договор, предвидя из того самое близкое бедствие для своего государства…»[91]