Звездным часом нашего героя стало 27 февраля 1917 года. В один день из политика, известного в ограниченных кругах, Керенский превратился в фигуру всероссийского масштаба, чья популярность с каждым днем только нарастала. Этот взлет был неожидан не только для окружающих, но и для него самого. Как и почему это произошло, мы попытаемся разобраться в этой и последующих главах.

Этот главный день в жизни Керенского начался для него необычно рано. Еще со времен адвокатской практики у него сложился весьма своеобразный распорядок. Адвокаты, как и положено представителям «свободных профессий», не были связаны обязательным приходом на службу к определенному часу. Керенский, как правило, ложился спать далеко за полночь, засиживаясь в очередном политическом салоне или — реже — в кабинете над бумагами. Зато и вставал он не раньше десяти-одиннадцати утра.

27 февраля 1917 года он еще спал глубоким сном и не слышал, как в восемь утра у него в квартире раздался телефонный звонок. К трубке подошла его жена — Ольга Львовна. На другом конце провода был старый приятель Керенского присяжный поверенный В. В. Сомов. Он сообщил, что солдаты лейб-гвардии Волынского и Литовского полков взбунтовались и с оружием вышли на улицу.[95] Слухи о восстании в гарнизоне периодически возникали и в предыдущие дни, но так и оставались только слухами. По этой причине Ольга Львовна не стала будить мужа, посчитав, что лишний час сна не помешает. Однако почти сразу же телефон зазвонил вновь. На этот раз это был коллега Керенского по Думе депутат Н. В. Некрасов. Он настойчиво попросил разбудить хозяина. Когда Керенский наконец подошел к аппарату, Некрасов повторил ему известие о восстании гвардейских полков и попросил как можно скорее прибыть в Таврический дворец.

Позднее Керенский вспоминал, что поначалу спросонья он не осознал значения переданных Некрасовым новостей. Но вдруг холодным душем пришло ощущение, сразу уничтожившее все остатки сна — все, пробил решающий час.[96] Не успев толком позавтракать, Керенский буквально выбежал из квартиры. Здание Думы находилось в пяти минутах ходьбы (квартира на Тверской выбиралась именно с учетом близости к Таврическому дворцу). Не было и половины девятого, когда Керенский через боковую дверь (библиотечный подъезд, известный только посвященным) вошел в Таврический дворец.

В этот ранний час дворцовые коридоры были еще пустынны. Лишь кое-где можно было увидеть уборщиков, натиравших до блеска бронзовые дверные ручки. Ни дворцовые служители, ни собиравшиеся понемногу во дворец депутаты не догадывались, что время отсчитывает даже не последние мирные часы, а последние минуты.

Некрасова и других депутатов Керенский нашел в Екатерининском зале. От них он узнал, что накануне был получен императорский указ о роспуске Думы. Роспуск парламента ставил депутатов в сложное положение. Не подчиниться указу было равнозначно открытому нарушению закона, безропотно разойтись значило бы утерять всякий контроль над происходящим. В итоге было решено считать Думу распущенной, но собраться на частное совещание. Для того чтобы подчеркнуть его неофициальный характер, провести совещание решили в малом, так называемом Полуциркульном зале, располагавшемся по соседству с главным залом заседаний, сразу же за председательской трибуной.

Полуциркульный зал едва вместил всех присутствующих. Многим депутатам не нашлось стульев, и пришлось стоять вдоль стены. На совещании обсуждался один вопрос — как вести себя в сложившейся обстановке. О происходящем в городе депутаты имели довольно смутное представление, но доходившая до дворца отрывочная информация рисовала картину подлинной революции. Под влиянием этого некоторые горячие головы предлагали объявить думу Учредительным собранием, но в итоге было принято компромиссное предложение Милюкова. Оно заключалось в создании Временного комитета «для восстановления порядка и для сношения с лицами и учреждениями». Это предельно обтекаемое название давало возможность приспособиться к любому исходу ситуации. Главой Временного комитета стал председатель Думы М. В. Род-зянко, а в состав были включены лидеры крупнейших фракций, в том числе и Керенский.

Насколько можно судить по воспоминаниям участников этих событий (протоколы «неофициального заседания» не велись), Керенский в ходе обсуждения не выступал. Да и в зале-то он не сидел, а постоянно выбегал к телефону. Многочисленные информаторы из числа друзей и знакомых сообщали ему о событиях в городе. Таврический дворец находился на отшибе, и его обитатели не слишком хорошо представляли себе, что происходит в других районах города. Между тем к этому времени творилось уже нечто невообразимое.

27 февраля стало решающим днем революции. Исход событий определило восстание солдат столичного гарнизона. Соединившись с рабочими, которые вот уже несколько дней митинговали в центре города, солдаты начали громить полицейские участки, а чуть позже захватили тюрьму «Кресты» и освободили находившихся там заключенных. Когда Керенский очередной раз говорил по телефону, случайный свидетель этого разговора только и слышал: «Рабочие… солдаты… полки…» Создавалось впечатление, что именно Керенский отсюда, из Таврического дворца, руководит происходящим. Кто-то уже начал допытываться: «Александр Федорович! Когда же, наконец, придут ваши полки?»

Позднее сам Керенский вспоминал не без некоторой иронии: «Мои полки! Вот в какой роли видели меня депутаты, возможно, благодаря моей, на их взгляд, непоколебимой уверенности. Я с нетерпением ждал, когда двери Думы откроются, поскольку лишь союз восставших солдат с народными представителями был способен спасти положение. Без конца названивал по телефону, бросался к окнам, рассылал записки по окрестным улицам, допытываясь, идут ли они наконец. Они не шли. Время летело с головокружительной быстротой».[97]

Разумеется, Керенский меньше всего руководил вершившимися событиями. Он просто лучше других депутатов представлял масштабы происходящего. Еще более важно, что он раньше других понял — законы теперь устанавливает не парламент, а улица. Не принципиально, что раньше — это раньше на час. В любом случае Керенский был готов к тому, что для других депутатов оказалось полной неожиданностью.

Заседание было в разгаре, когда у дверей раздались крики и в зал вбежал офицер, в полурасстегнутой шинели и без головного убора. С порога он почти закричал:

— Господа члены Думы! Я прошу защиты. Я начальник караула, вашего караула, охранявшего Государственную думу… Ворвались какие-то солдаты… Моего помощника тяжело ранили… Хотели убить меня… Я едва спасся. Что это такое? — помогите…

Совещание в Полуциркульном зале началось около полудня. Прибавив время на дебаты (и учитывая традиционное депутатское многословие), можно предположить, что описанная сцена происходила в час-полвторого дня. Жаль, что никто из мемуаристов не отметил этот момент точно, ибо он стал поворотным рубежом не только в биографии Керенского, но и в истории русской революции в целом.