– Простите, я, как обычно, оседлал своего конька... И отвлекся от темы... Ситуация, в общем-то, предельно проста. Вы, вероятно, уже догадались, что я сам и мои подчиненные люди не во всем соглашаемся с законами государств, в которых мы находимся...

– Я догадался... – кивает Циремпил.

– Кстати, я хочу предупредить вас, что, возможно, через несколько часов мы покидаем Германию, где вас могут хватиться и разыскивать, и переедем, вероятно, в Данию. Это еще не решено окончательно. Мне сообщат из полиции, как обстоят дела с убийством вашего профессора. Если вас будут всерьез подозревать и разыскивать, то вы, конечно, должны будете покинуть эту страну...

– Меня подозревать? – изумляется Дашинимаев.

– А как же... Вы же были в его доме в момент убийства...

– Спасибо... Вы несказанно меня радуете...

– Не стоит благодарности. Я по своим связям попытаюсь вас прикрыть... Но сейчас речь не об этом. А о том, что мы, несмотря на свои связи с полицией всех стран, находимся, грубо говоря, вне закона...

– Можно откровенный вопрос?

– Я постараюсь ответить на него откровенно.

– Уже несколько раз прозвучало слово «мы»... Кто такие – «вы»?

– Да, это естественный вопрос с вашей стороны, и я ждал его. Мы – это люди, которые не желают развития процессов глобализма и своими способами пытаются добиться более справедливого положения вещей в существующем мире. Вас устроит такое объяснение?

– Значит, вы антиглобалисты?

– В какой-то степени нас можно назвать и этим именем. Только мы более радикальны и работаем на ускорение процесса...

– Террористы? – Циремпил с трудом произносит это слово, потому что оно может быть воспринято и как оскорбление.

– Можно, конечно, и так нас назвать... Это, наверное, наиболее точное слово, хотя оно отражает только физическую составляющую явления, оставляя без внимания философскую и, естественно, социальную...

– Политическую...

– Нет. Здесь я с вами категорически не согласен. Именно, и в первую очередь, социальную... Потому что политическая деятельность предполагает решение совсем других вопросов и совсем другими методами. Политика по своей сути продажна и либеральна. А настоящий террор всегда был только социально-радикальным явлением, потому что он во все века преследовал конкретные цели... А политика не может быть конкретной...

– Меня все же больше, – усмехается Циремпил, – волнуют личные переживания. Мои личные... И потому я хотел бы от теории вернуться к настоящему положению вещей. Какое я имею ко всему этому отношение, кроме природного сходства с вами?

– Никакого...

– Только сходство?

– Только сходство.

– Тогда я вижу единственный вариант, согласно которому я могу сослужить вам какую-то службу. Вы хотите, чтобы меня посадили вместо вас в тюрьму! Или же убили бы вместо вас, а вы тем временем занялись бы своими делами... Правильно я это вижу?

Циремпил спрашивает о своей предполагаемой смерти спокойно, без испуга, даже с легкой насмешкой. Он полностью владеет собой, и это позволяет ему надеяться правильно сориентироваться, когда подойдет нужный момент. А такой момент вполне может представиться, если ты морально к нему готов.

Господин Кито на это только улыбается. Добро так, как ребенку.

– Вы насмотрелись кинофильмов... В жизни дело не всегда обстоит так трагически. Если нет необходимости в чьей-то смерти, человека не будут убивать. И это вовсе не вопрос нравственности, а сугубо вопрос личной безопасности, поскольку каждая насильственная смерть вызывает следствие. Полностью гарантировать отсутствие оставленных следов не может никто и никогда. Следовательно, не стоит приближать свой арест лишней против себя уликой, лишним фактом, лишним следствием... Вот и все.

– Мы опять отдалились от темы, господин Кито. А мне все же не хотелось бы обращаться ни к гадалке, ни к астрологу.

– Да, вы правы. Ваша задача – на время заменить меня.

– Я в детстве однажды больше часа просидел без движения... – шепотом рассказывает Сохно в микрофон, не отрываясь от работы. Его голос хорошо слышится в наушниках. – Рядом с улеем... Наблюдал, как улетают и прилетают пчелы. Очень нравилась их деловитость... Монотонно и без отдыха... Жужжат, жужжат и жужжат... Работают, работают и работают... Какое у пчел терпение!

– Ты уже тогда знал, что терпение тебе пригодится во время службы в спецназе? – издалека спрашивает Кордебалет. Он уже доложил, что завершил сеанс связи. И сейчас сворачивает растянутую антенну и готов через пару минут присоединиться к товарищам.

– Тогда я уже знал, что терпение пригодится всегда, во время любой службы... – отзывается Сохно. – Но что буду военным, это я, конечно, знал...

Он большим боевым ножом, всегда отточенным до предельной возможности, терпеливо, миллиметр за миллиметром, выстругивает распорку, крепящую дверную раму в скале. И старается, чтобы нож не коснулся спаренного металлического уголка. Соприкосновение двух металлов вызывает звук, который может далеко разнестись по пещерному коридору. Его могут услышать и насторожиться. Жизнь в пещере идет и дает о себе знать. Какие-то встречные звуки время от времени доносятся изнутри. Несколько раз даже слышатся отдельные слова. И каждое подобное нарушение тишины заставляет Сохно прерываться и замирать в напряженном ожидании – не раздадутся ли в коридоре чьи-то шаги?.. Собственно, разведчикам хотелось бы этого. Выход человека или даже трех человек на свежий воздух решил бы вопрос быстро. По идее, можно было бы вообще здесь дожидаться этого выхода. Но неизвестно, сколько человек выйдет, чтобы отправиться в жилую пещеру, – трое или шестеро. Если выйдет шестеро – это тоже предельно упростило бы ситуацию. При неожиданном нападении шестеро – ненамного более сильные противники, чем трое. Спецназ ГРУ привык работать при таком раскладе сил. Но может статься и так, что трое выйдут, а трое останутся с пленниками и будут наблюдать за выходом с другого конца длинного коридора и тогда, при возможном получении сигнала опасности, просто уничтожат пленников. Лучше не рисковать чужими жизнями, не ждать у моря погоды, а действовать предельно активно самим. В любом случае после выхода бандиты будут настороже. А внутри они чувствуют себя в безопасности и не ждут нападения. И потому Сохно усердствует, «грызет» ножом, а не режет деревянные распорки, проявляя свои обычные качества – терпение и аккуратность.

Кордебалет упаковывает рацию в ранец, ранец пристраивает за плечи и подходит к товарищам тогда, когда первая распорка уже высвобождена. Фонарь полковника Согрина светит не прямо в место работы, а в металл двери, чтобы свет рассеивался и не бил резким лучом через щель в коридор. При каждом звуке изнутри, намекающем на возможное движение, фонарь гаснет.

– Долго еще? – интересуется Кордебалет.