«Большинство задир на самом деле отъявленные трусы»

Уже в 1900 году британское Адмиралтейство признало, что Германия за несколько лет обгонит Россию и станет третьей по величине морской силой в мире (после Великобритании и Франции). Адмиралтейство заключило, что Лондону следует пересмотреть свой «двухдержавный стандарт» и задуматься о нахождении в Северном море такого британского флота, который будет в состоянии сдержать германские амбиции[264].

В 1902 году, ссылаясь на немецкий морской закон двухлетней давности, первый лорд Адмиралтейства сообщил кабинету министров: «Я уверен, что огромный новый немецкий флот создается ради войны с нами»[265]. В том же году директор военно-морской разведки пришел к выводу, что Великобритании придется «вновь сражаться за господство в Северном море, как это было в войнах с голландцами в семнадцатом столетии». Пускай кое-кто в Великобритании и Германии какое-то время верил Тирпицу, утверждавшему, будто сильный флот необходим Германии для защиты своей торговли, многие сомневались в обоснованности таких заявлений. Как отмечает Пол Кеннеди, когда реальность была осознана и в Лондоне поняли, что истинной целью германского флота является сама Великобритания, «англо-германские отношения резко обострились – до той степени, когда их было уже не исправить»[266].

Обострение англо-германских отношений совпало по времени с радикальными изменениями динамики власти в Европе и за ее пределами, а также с переоценкой Великобританией своего положения в мире[267]. Рост могущества ряда новых соперников постепенно заставил Великобританию признать, что она больше не в состоянии притязать на общемировое господство. Американский, японский, русский и многие другие флоты увеличивались в численности, а наращивание флота Германии происходило всего в нескольких сотнях морских миль от британского побережья[268]. Адмиралтейство молчаливо уступило морское доминирование в Западном полушарии Соединенным Штатам Америки, а в 1902 году Великобритания покончила со своей «великолепной изоляцией»[269] и заключила оборонительный союз с Японией, что позволило оттянуть часть кораблей Королевского флота на Дальний Восток.

Направленный в первую очередь против России, англо-японский альянс также устранял всякую необходимость договариваться с Германией по поводу Китая и сулил перспективы расширения сотрудничества с Францией. Великобритания и Франция наблюдали, как Япония и Россия движутся к войне, и не хотели сражаться друг с другом, будучи втянутыми в конфликт собственными союзниками[270][271]. Более того, они усмотрели возможность уладить давние взаимные обиды и в 1904 году подписали «сердечное согласие» (l’Entente cordiale)[272], разрешавшее затянувшиеся колониальные споры. О союзном договоре речи пока не шло, но Берлин расценил данное соглашение как угрозу его дипломатической позиции. Немцы предприняли неразумную попытку рассорить Великобританию и Францию, устроив провокацию в Марокко[273]. Неудивительно, что эта история лишь теснее сблизила Лондон с Парижем.

Между тем на Дальнем Востоке Япония одолела Россию к 1905 году в соперничестве за Маньчжурию и Корею. Потопление большей части русского флота означало, что Германия теперь занимает твердое третье место в списке морских держав мира после Великобритании и Франции. Поначалу поражение России было воспринято как хорошая новость, ибо отныне Москва представляла собой меньшую угрозу для интересов Лондона. Но отсюда также вытекало, что Россия некоторое время не сможет быть эффективным союзником Франции против Германии. Словом, возникла реальная перспектива того, что Германия сможет нарушить баланс сил в Европе[274][275].

Лондон искал ответа на вопрос, позволить ли Берлину «переписать» европейский порядок или отстаивать статус-кво. Интересы национальной безопасности диктовали выбор второго варианта. Эйр Кроу характеризовал роль Великобритании в поддержании баланса сил (то есть в недопущении того, чтобы какое-либо государство доминировало на европейском континенте) как фактический «закон природы». Высокопоставленный британский военный планировщик предупреждал: «Нет сомнений в том, что в обозримом будущем начнется титаническая борьба между Германией и Европой за господство»[276]. Великобритания стала предпринимать некоторые меры, дабы обеспечить благоприятный для себя исход этой борьбы. Договор о создании Антанты не обязывал британцев защищать Францию, но в 1905–1906 годах Лондон и Париж провели секретные военные переговоры. В 1907 году Великобритания предпочла забыть о колониальных раздорах и подписала конвенцию с Россией, тем самым сформировав трехсторонний пакт с франко-русским альянсом (так называемая Тройственная Антанта)[277].

Если коротко, после Русско-японской войны Великобритания сосредоточилась на том факте, что набирающаяся сил Германия способна стать европейским гегемоном. Если та будет доминировать на континенте, она сможет мобилизовать достаточно ресурсов для оспаривания британского первенства на море и Великобритания окажется уязвимой перед вторжением. Как сказал король Эдуард в 1909 году, если Британия предпочтет умыть руки и устраниться из борьбы, «Германии не составит труда сокрушить своих врагов одного за другим, пока мы будем взирать со стороны, а затем, вероятно, напасть на нас»[278][279].

Берлин извлек из Русско-японской войны другие уроки. В превентивном ударе японцев по русскому флоту в Порт-Артуре, этом предвестии Пёрл-Харбора, случившегося четыре десятилетия спустя, немцы увидели модель британского нападения на собственный флот Северного моря в Киле. Они неоднократно изучали внезапную английскую атаку на Копенгаген в 1807 году, когда датский флот был потоплен прежде, чем на него наложил руку Наполеон. Как отмечает историк Джонатан Стейнберг, кайзер «безоглядно верил» в возможность такого нападения. Действительно, в конце 1904 года германскому послу в Великобритании пришлось лично заверять Вильгельма, что англичане не собираются нападать. В начале 1907 года, когда в Киле распространились слухи о том, что англичане вот-вот нагрянут, перепуганные родители поспешили забрать детей из школ. Надо отметить, что эти страхи не были совсем уж необоснованными. Перефразируя Генри Киссинджера, скажу, что даже у параноиков есть враги[280]. Новый первый морской лорд, адмирал Джон «Джеки» Фишер, назначенный на высший флотский командный пост в октябре 1904 года, и вправду советовал Королевскому флоту устроить немцам «новый Копенгаген». Когда он впервые поведал об этом королю Эдуарду в конце 1904 года, монарх отреагировал так: «Боже мой, Фишер, вы, верно, спятили!» Но когда адмирал вновь изложил эту идею четыре года спустя, король внимательно его выслушал. Фишер считал, что сдерживание противника воинственными заявлениями есть наилучший способ избежать войны – а правители Германии усмотрели в британской риторике более чем достаточную причину удвоить вложения в морскую силу.

По иронии судьбы, глава военного флота Германии также виноват в том, что допустил фундаментальную ошибку при оценке последствий для противоположной стороны. Тирпиц полагал, что Великобритания не заметит наращивания немецких сил в Северном море, и думал, что Лондон не сумеет перестроиться дипломатически на нейтрализацию прочих противников