Работа 3. "Новый, шестнадцатидневный период солнечных пятен".

Спустя три десятка лет после этого тот же Виктор Амбарцумян создал свою космогоническую теорию. Для внимательного историка очевидной должна быть эволюционная связь в развитии этих идей.

В марте 1924 года по приезде в Ереван я с сыном явился в Государственный университет, где нас очень радушно принял ректор Акоп Иоаннисян. Он уже знал о Викторе по сообщениям печати.

— Я много слышал о нём и много читал, — произнёс он, ласково лицезрея юношу. — В Тифлисе он выступал часто с докладами. Надеюсь, то же самое будет и здесь.

Затем после краткой беседы с Виктором ректор вызвал профессоров и познакомил их с юношей. Здесь, в кругу преподавателей и профессоров, помимо вопросов лично-биографического характера, обсуждался и вопрос о том, на какую тему согласится Виктор прочесть доклад. Было решено, что вечером следующего дня состоится доклад "об основах теории относительности". В назначенный час состоялся доклад. Виктора слушала полная, битком набитая аудитория, состоявшая из студентов, преподавателей и профессоров. Виктор был награждён громом аплодисментов».

Далее Амазасп Асатурович пишет уже о своём сыне в те годы, когда он являлся уже учёным с мировой известностью.

«15 июля 1939 года я и Виктор выехали из Ленинграда на Кавказ. В одном вагоне с нами ехали студенты-армяне. Почти на всём протяжении пути велась оживлённая беседа по различным вопросам общественно-политической жизни и науки. Студенты беседовали с особенной радостью и увлечением, видя перед собой выдающегося и ими любимого учёного.

— Не находите ли вы, Виктор Амазаспович, что наука в Армении поднимется на независимую и самостоятельную высоту? — с надеждой на положительный ответ спрашивали они. — Ведь есть же такие области науки, где армянская творческая мысль вполне самостоятельна и шествует впереди всеобщего человеческого знания!

— Если отбросить в сторону ненужное самохвальство и серьёзно вникнуть в сущность происходящего, — мягко отвечал им Виктор, — то можно утверждать, что самобытное развитие мысли в Армении вполне возможно. Если наш народ действительно хочет быть суверенно-самостоятельным и занять почётное место в общем прогрессе человечества, он должен идти по пути научно-философского творчества, он должен быть причастным к созданию тех общечеловеческих культурных ценностей, которые проистекают из науки. Мы должны сознавать, что никуда не годится "холостой", бессодержательный патриотизм. Самобытное научное творчество нации, способное приобщить её к общечеловеческой культуре, — более важный фактор национальной суверенности, чем политическая суверенность.

Конечно, о независимом от внешнего мира развитии науки не может быть и речи, ибо современная наука едина и двигается вперёд единым фронтом в неразрывной гармонии своих соединённых сил. Это можно сказать о тех науках, которые уже интернационализировались, как, например, физика, математика, химия, астрономия и т. д. Но и в этом едином интернациональном прогрессе науки армянская мысль, как всякая другая национальная мысль, может занять своё почетное и завидное место. И чем основательнее будет занятое национальной мыслью место, тем прочнее и авторитетнее окажется международно-культурное значение этой нации. Кроме того, конечно, есть науки, которые отличаются национальным характером и которые, конечно, могут развиваться самостоятельно и независимо, например, история армянского народа, армянской литературы, искусства и архитектуры, археология и пр. — вот эти вполне могут быть автономно-суверенными.

— Если в области науки и техники наш народ, — утверждал Виктор, — сумеет выдвинуться в первые ряды человечества, то тем самым он создаст себе непоколебимую и бессмертную национальную независимость.

— Не думаете ли Вы переехать на работу в Ереван? — спрашивали студенты с чувством досады, — ведь надо же работать на благо своей родины! А то большинство выдающихся армянских учёных "рассеяны" по миру и льют воду на чужую мельницу!

— Я люблю свою родину, — сказал, улыбаясь, Виктор, — и надеюсь, что, в конце концов, мне удастся обосноваться в Ереване».

Елабуга

«Громоздкий поезд[34], состоявший из 24 товарных вагонов, ибо он вёз ценное лабораторное оборудование и часть редких книг, принадлежавших университету, поезд, приютивший в своих дощатых стенах разнообразное население, отражавшее мозг и разум университета, поезд, направлявшийся под начальством моего сына Виктора Бог знает куда, тронулся с места ровно в 4 часа дня 18 июля 1941 года. Куда? Зачем? Искать счастья или попасть в объятия новых невзгод? — продолжает свои воспоминания Азамасп Асатурович. — Когда государство на колёсах находилось в движении и быстро мчалось в неведомую даль, его жизнь протекала разрозненно, в отдельных теплушках, где состязались между собой серьёзные научные дискуссии, пророчества и прогнозы о возможной длительности войны, о судьбе несчастного населения, обречённого странствовать, где слышались плач и песни детей, ссоры их матерей.

В этом странствии я близко сошёлся с учеником моего сына, весьма способным молодым человеком, Виктором Викторовичем Соболевым. В этом государстве на колёсах мы стали близкими друзьями.

Наш поезд развивал лишь товарную скорость и, кроме того, очень часто совершал длительные остановки. Ввиду этого мы лишь на третий день прибыли в Москву. Город бомбардировался множеством вражеских самолётов, которые преследовали наши истребители, а с земли стреляли из зенитных орудий. Пламя от взрывавшихся бомб и орудийных выстрелов образовывало ужасающий фейерверк, и казалось, что весь город окаймляется красным огнём.

Поезд наш стоял на одном из запасных путей вокзала, и рядом с нашим поездом стояли другие. И вдруг о, ужас! — упавшая бомба взорвалась недалеко от нас и разорвала в щепки вагон соседнего поезда. Ужас и паника овладели нами. Тут раздалась команда моего сына, повелителя остановившегося государства на колёсах:

— Товарищи! Немедленно покиньте вагоны и войдите в ближайший дом!

Всё наше население вмиг покинуло теплушки, ворвалось в подъезд и заняло все лестницы и тёмное помещение под лестницей. Только наш начальник, Виктор Амазаспович и его помощник, М. А. Ковалёв, решились провести ночь в поезде при несмолкающей бомбардировке.

Утром следующего дня, ещё на рассвете, после тяжёлых испытаний, мы в своих теплушках тронулись дальше. Наконец, на седьмой или восьмой день мы прибыли в Казань. Здесь нас разместили в здании Казанского Университета. Кроме филиала Ленинградского Университета, здесь же расположилась часть эвакуированной из Москвы Академии наук СССР. В огромном, просторном зале Университета рядами были расставлены сотни коек для сотен профессоров, академиков, научных работников и их семей, которые по капризу судьбы оказались в положении кочующих племён.

При входе в этот зал перед глазами возникало зрелище, напоминающее грандиозный муравейник, в котором копошились сотни людей. Одни лежали на своих койках, другие группами толпились у окон и дверей, обсуждая план предстоящих передвижений в неведомую даль. Некоторые люди, открыв возможную в этих условиях трапезу, обедали и ужинали, в глубине несколько пылких молодых людей занимались поэзией, декламируя любимых поэтов. "Философы", равнодушные к капризам судьбы, играли в шахматы и карты. Несколько подальше суетилась наивысшая проза жизни, где заботливые матери пеленали своих грудных детей, наказывали больших детей и читали им наставления.