Пощечина.

Он почувствовал запах ее духов, исходящий от постельного белья, от стеклянных пузырьков на трюмо. Подошел к гардеробу орехового дерева, открыл дверцу, выдвинул ящик и уткнулся лицом в стопку ее джемперов. Он ощущал мягкое тепло кашемира и вдыхал таинственный, остро ощутимый запах ее тела.

Если бы поговорить с ней еще разок!

Если бы он сопротивлялся сильнее, если бы он только сильнее боролся!

«Тебе нужно возвращаться обратно, дорогой!»

Харви еще глубже погрузил лицо в ящик, крепко зажмурил глаза, почувствовал, что шерстяная материя стала мокрой от его слез, и принялся раскачиваться вперед-назад; сквозь его крепко стиснутые зубы вырвался долгий, протяжный вой, похожий на звук пара, выходящего из кипящего чайника.

Он задвинул ящик, сел на низкую мягкую постель и успокоился. Затем поднял телефонную трубку и набрал номер Анджи. Ответила ее мать, которая, судя по голосу, как всегда, рада была его слышать; она пошла позвать Анджи.

– Харви? – Голос Анджи звучал холодно, будто он оторвал ее от чего-то важного, и это его несколько охладило. Он-то ожидал, что она будет ему рада.

– Я приехал, – сообщил он.

– Правда? – Она замялась. – Здорово.

Последовало молчание.

– Сегодня днем, – добавил он.

Снова молчание.

– Я думала, ты не приедешь до следующей недели.

– Мы поиздержались. – И опять молчание. – И, кроме того, я хотел увидеть тебя. – Он закусил губу и пожалел, что сказал это.

– Хорошо провели время? – Анджи говорила так, будто куда-то торопилась.

– Да. Классно. Сногсшибательно.

– Здорово, – повторила она.

– Я получил результаты экзаменов.

– Правда?

Ее голос звучал как-то странно. И чем сильнее он старался изобразить энтузиазм, тем отчужденнее она становилась.

– Я… я сдал лучше, чем надеялся.

Молчание.

– Я подумал, может, мы бы… знаешь… отметим это?

Ответа не последовало. Харви услышал, как щелкнула зажигалка и Анджи затянулась сигаретой. Он подумал о ее вьющихся светлых волосах и нежной коже, о вздернутом носике и веснушках, о длинных загорелых ногах и больших прохладных грудях, которые он уже знал на ощупь, ласкал.

– Как насчет сегодняшнего вечера? – спросил он.

– Нет, не могу, – ответила она. – Мне нужно мыть голову.

– А-а-а… Моего отца нет дома, – неуверенно произнес Харви. – Весь дом в моем распоряжении, понимаешь? Я… – Голос его постепенно замолк. – А как насчет завтра?

– Завтра у меня день рождения. У нас будет вечер в семейном кругу.

Харви замялся.

– А в четверг или в пятницу?

– Я думаю, что уеду на уик-энд на морскую прогулку.

– Понимаю. – Он уставился на свое отражение в трюмо. – Я думал… пока я один дома…

– Я тебе позвоню, когда вернусь… – сказала Анджи.

– Что случилось? Когда я уезжал, ты говорила, что будешь обо мне скучать.

– Не знаю. – Она еще никогда не разговаривала с ним таким ледяным тоном. – В последнее время ты стал какой-то странный.

– Странный?

– Ну да, чудной.

– Что ты имеешь в виду?

– Да вся эта чепуха насчет твоей мамы. Ты меня просто достал.

– Я… я думал, тебе интересно.

– Интересно минут пять-десять, но не все же время.

– Давай встретимся и поговорим.

– О чем?

Харви изо всех сил старался мыслить ясно.

– О нас.

– Я позвоню тебе на следующей неделе, ладно? – И Анджи повесила трубку.

Харви уставился на молчащий телефон. Потом перевел взгляд на свое отражение и повесил трубку.

– Сука, – сказал он вслух. – Корова. – Он почувствовал, как в нем поднимается злоба, ядовитая злоба: встал, пнул ногой кровать, потом пнул стоявший перед ним пуфик, тот отлетел и ударился о туалетный столик. Фотография матери упала на ковер. На нее свалилась серебряная щетка для волос, и стекло треснуло. Харви выскочил из комнаты и помчался по коридору.

В своей комнате он открыл средний ящик старого комода и вытащил несколько пуловеров, под которыми прятал коробку из-под табака. Открыв крышку, он вытащил маленькую плитку травки, завернутую в серебряную фольгу, оранжевую упаковку сигаретной бумаги «Ризл» и полупустой пакет сухого табака.

Позже, гораздо позже, Харви лежал в своей постели при свете единственной красной лампочки под бумажным абажуром в виде шара, играла пластинка «Пинк Флойд», и он выкурил четвертую сигарету с травкой за вечер, не оставив даже окурка. Когда он стряхивал пепел в пепельницу, комната закачалась, и на мгновение ему показалось, что он на пароме возвращается из Испании.

Комната раскачивалась из стороны в сторону. Он ожидал, что вот-вот упадет на пружины матраса, но вместо этого стал вдруг подниматься, и вот он уже парил, парил над своим телом, над своей печалью, смятением и гневом.

Внизу в красном тумане Харви видел свое растянувшееся на постели тело в грязных, стоптанных ботинках, с рукой, протянутой к пепельнице. Некоторое время он смотрел на него. Он видел все чрезвычайно ясно. Сверху на абажуре была пыль, и он про себя отметил: нужно будет сказать об этом миссис Мэннингс.

Чей-то голос прошептал ему в ухо:

– Она трахается с любым.

Он повернулся – ничего, кроме темных стен его комнаты, красного света лампочки, недвижимых теней, дымка от затухающего окурка, похожего на струйки воды, только льется она не вниз, а вверх.

– Она трахается со всеми без разбора, Харви.

– Она всехняя давалка!

– Знаешь, что она любит? Ей нравится, когда я кладу ей его в ухо!

Темные тени танцевали по стенам, тени людей, которые покатывались со смеху. Тени его одноклассников и каких-то незнакомцев.

Харви слышал вокруг себя смех, гогот, хихиканье, которое эхом отзывалось в темноте. Теперь тени качались на всех стенах, подкрадываясь к нему.

Смех становился громче. Харви попытался выскользнуть. Но тени заполнили комнату, закрывая красный свет. Он почувствовал холод, ледяной холод, стены туннеля всасывали, впитывали его в себя.

– Она больше никогда не хочет тебя видеть!

– Кто? – крикнул он.

– Твоя мать, – ответил чей-то голос.

– Анджи, – произнес кто-то еще.

Харви вертелся, извивался, кружился, пытаясь прорваться к тоненькой полоске света.

– Отпустите меня! Оставьте меня в покое! – закричал он, но ни звука не слетело с его губ.